— А где моя швейная машинка? — взвыла Шипа.
Значит, не хватало швейной машины.
За занавеской, протянутой от шкафа к стене, что-то хрюкнуло. Шипа отдернула занавеску. Спиной к ним на незастланной постели лежал и храпел мужчина. В черном пальто и одном ботинке.
— Ну, вообще!.. — сказала Шипа, кинулась на него и затрясла, как сумасшедшая. — Дмитрий, что все это значит? Проснись!
Мужчина проснулся. Сел на кровати и бессмысленным взглядом уставился на Шипу. Это был не Дмитрий.
— Кто вы? — отпрянула Шипа. — Что вы здесь делаете?
— Я? — Он попытался встать. — Драматург.
— Понятно, — включилась в беседу Вера. — У них здесь проходил внеочередной съезд писателей. А где «поэт»?
— Пошел сдавать, — миролюбиво сообщил «драматург». Ему наконец удалось подняться, и он шарил ногой под кроватью в поисках ботинка. Потом вспомнил и захромал к книжной полке.
Шипа плакала. Черные от туши слезы капали на ее роскошное лайковое пальто.
— Что пошел сдавать? — садясь на чемодан, спросила она. «Драматург» очень удивился:
— Как что? Посуду, вестимо.
Вера открыла дверь, потом подошла к «драматургу», схватила за шиворот и вытолкала его вон. Он не сопротивлялся.
Шипа ночевала у Веры. Ключ от ее квартиры у «поэта» был реквизирован. Самого его Шипа с позором выдворила за пределы своей жилплощади. Вера решила, что Шипе лучше пожить у нее день-другой. В загуле «поэт» был способен на решительные, но необдуманные поступки.
Рисунки Тенгиза Рухадзе произвели на Шипу ошеломляющее впечатление. Она только и смогла произнести свое любимое «Ну, вообще»!
Шипа выполнила Верину просьбу и привезла Эйфелеву башню в виде настольной лампы. Они допоздна пили чай под ее спокойным светом, и Вера слушала сумбурный рассказ Шипы о Париже, Авиньоне, Ницце.
Игорь пришел вечером на следующий день, без звонка. Он по-хозяйски прошел в комнату и сел в глубокое «вольтеровское» кресло.
— Ну, рассказывай, — сказал Игорь, закуривая французскую сигарету.
Он действовал на Веру, как удав на кролика.
— Что рассказывать? — смущенно спросила она.
Нет, не такой представляла себе Вера их встречу. Ее идея с балетом как-то сразу померкла и растворилась. Стала пустой и неинтересной.
— В училище была? Есть что-нибудь стоящее?
Она рассказала о Лене Никитенко и трех мальчиках.
— Молодец! Даром время не теряла. Чего ты такая кислая? Слушай, ты «Пахиту» хорошо знаешь? А тени из «Баядерки»?
Вера хорошо знала и «Пахиту», и тени из «Баядерки». В училище сама была занята в этих спектаклях. А когда в театре решили возобновить эти замечательные классические балеты, помогала балетмейстеру в их «переносе».
— Я решил, — встав с кресла, сказал Игорь, — первую программу сделать строго классической. Ты понимаешь, ленинградская школа…
Вера не слышала, что говорил Игорь. Она не понимала, как мог он так быстро изменить свои взгляды. А как же с его мечтой? Значит, экспериментальный балет, новые названия и хореография — все было болтовней?
— …и когда мы утвердимся, крепко встанем на ноги, — заканчивал Игорь свою речь, — тогда можно будет и какую-нибудь модернягу запузырить. Свари кофе. Так что работы у тебя будет, хоть отбавляй. — И он вошел в кухню.
Нет, он не застыл в изумлении, как Вера. Не обалдел, как Шипа. Он просто спросил:
— Что это за художества?
И Вера взорвалась. Она кричала, не помня себя. Она высказала Игорю все, что о нем думает. За обиду, нанесенную Тенгизу Рухадзе, Никишке, ей, Шипе. Его мечте.
Он удивленно отступил к стене, на которой Никишка летел в стае сказочных птиц.
В отчаянии Вера кинулась в ванную и захлопнула дверь. Когда, умыв лицо, она вошла в кухню, Игорь внимательно рассматривал рисунки.
— Что это? — спросил он.
Вера вкратце нехотя рассказала.
— Ты понимаешь, сколько времени понадобится композитору, чтобы написать такой балет? — хмыкнул Игорь.
— Музыка есть. Сюита Прокофьева «Иван Грозный», — сказала Вера.
Игорь переходил от стены к стене.
— Да. Забавно. Что ты будешь делать в отпуске?
Вера давно заказала путевку в дом отдыха «Мисхор».
— Тебе лучше. А мне придется заниматься организационными вопросами. Ты обещала кофе.
III