— Нам нет преград на море и на суше, — пропел он.
— Игорь… Спасибо тебе большое. Но я не смогу ее оставить. Ты меня должен понять. Прости, что причинила беспокойство.
— Ты, конечно, поразительный человек! Ей же там будет хорошо. Может быть, даже лучше, чем дома, — кричал Игорь.
— Нет, Игорь. Не лучше. Я завтра зайду к директору и все объясню.
— Конечно, тебе виднее. Но, по-моему, глупо. Ладно. Целую.
— Ты не зайдешь? — спросила Вера, но Игорь уже повесил трубку.
От принятого решения на душе стало легче. Она с самого начала понимала всю нереальность своей поездки. «Рыпалась» по инерции. Все правильно. Иначе поступить она не могла. «А хореограф мог и зайти. Ничего бы от него не убавилось», — подумала Вера Скобелева — потомственная балерина.
В аэропорт Вера решила не ехать. Сбор был назначен в вестибюле театра. Туда она и приехала. Провожающих было значительно больше, чем гастролеров. Вера с трудом отыскала Шипу. Та отдавала последние ЦУ своему «поэту». «Поэт» с очень серьезным видом что-то записывал. «Мог бы и запомнить. Не так трудно: не пей, любимый», — подумала Вера.
— Ой, Веруша, птичка моя, — защебетала Шипа. — Я так рада, что ты пришла. Ты уж не забывай моего мальчика. Позванивай.
— Непременно. Дмитрий, простите, — Вера отвела Шипу в сторону. — Это тебе на счастье. — Она сняла с пальца маленькое серебряное колечко с малахитом и надела его Шипе.
— Ну ты вообще?! Ой, Верка! Я так счастлива! Спасибо тебе. — И она облобызала Веру. — Что тебе привезти?
— Эйфелеву башню, — попросила Вера.
— Артистов прошу в автобус. Провожающие — своим ходом, — сообщил администратор.
Вера искала глазами Игоря.
— Ты — Игоря? — робко спросила Шипа. — Ему разрешили прямо в аэропорт. Чего-нибудь передать?
— Да нет. Просто привет. Давай прощаться.
Они крепко обнялись. Шипа заплакала.
— Ну и дура же ты, Верка.
— Ты очень умная, — засмеялась Вера.
Автобусы тронулись. Провожающие кинулись ловить такси.
В квартире было тихо. Вера прошла на кухню и вынула из холодильника кастрюли. И вдруг, как молнией, ее пронзила жуткая мысль: УМЕРЛА.
Бабушка лежала на спине с закрытыми глазами. Петя спал на ее груди. Нолик — на ногах.
— Буся, — тихо позвала Вера.
Коты подняли головы и немигающими глазами посмотрели на Веру.
— Бусенька, — громче позвала Вера. — Буся.
Вера дотронулась до ее лба. Холодный, как мрамор.
— Кыш, кыш отсюда. Уходите.
Но коты не двинулись с места.
«Я осталась совсем одна», — подумала Вера.
Петя исчез сразу же, как увезли Бусю. Вера искала его, но тщетно. Нолик выходил на крышу и возвращался. Он прыгал Вере на руки, обхватывал шею лапами и, мурлыча, слюнявил ей лицо. Но и Нолик не пережил горя. Через три дня он исчез.
С отъездом труппы работы в театре стало мало. В основном шли оперы. Вера решила привести в порядок квартиру. Для начала она выбросила все лишнее. Выкрасила белой водоэмульсионной краской потолок и стены в кухне. В квартире стало просторнее и светлее. Потом занялась книгами. Книг много, стояли они в ужасном беспорядке. Были просто лишние. В руки попалась книжица ее детства. «Крылья холопа» — о чем это? Она стала листать и увлеклась.
Никита Выводков. Русский умелец, смастеривший крылья и пытавшийся взлететь. В эпоху Ивана Грозного! В кровавое смутное время опричнины, казней, мракобесия. А он — крылья?! Иностранцы прозвали Никишку — «Икар из московитов». С ума можно сойти! Готовое либретто балета.
Веру трясло. У нее вспотели руки.
Гибель Юрия Гагарина Вера восприняла как личную утрату. Она была убеждена, что кто-нибудь из хореографов сочинит балет в его честь. Но пока такого спектакля не было. Никишка Выводков был первым русским человеком, мечтавшем о полете. Ура, Никишка! Ура, «Икар из московитов»! Как жаль, что рядом нет Игоря.
«Икар» — легенда, а Никишка — простой русский парень — явь. Какой замечательный материал для композитора, хореографа и художника. Вера вспомнила, что у нее есть альбом с рисунками Эйзенштейна к фильму «Иван Грозный». Музыку к фильму она хорошо знала. Вот каким должен быть первый спектакль Градова. Тогда игра стоит свеч. Вера ликовала. Ей не хватало воздуха. Она приставила стремянку к подоконнику (он находился на уровне глаз) и вылезла на крышу.
Ленинград спал.
Громаду Исаакиевского собора, «Адмиралтейскую иглу», «Невы державное теченье», каналы, улицы — все увидела Вера. Даже очертания зданий Кировского театра и Консерватории. Сверху любимый город воспринимался как макет к удивительному, вечному спектаклю. Как гравюры Махаева, которые она так любила. Вера вздохнула полной грудью и распростерла широко руки.