Наверное, вот так же там, в Москве, на колокольне, стоял ее Никишка Выводков. Вера посмотрела вниз. Голова закружилась, и она отпрянула к окну.
«Он даже не мог перекреститься, — подумала Вера, — крылья мешали». И Выводков прыгнул, к великому ужасу царя и народа. Вера видела их испуганные задранные вверх лица: а вдруг полетит? Вдруг чудо?
Холоп упал к ногам Ивана Грозного, ломая кости и крылья. Как большая раненая птица. Крестясь, все опустились на колени. Кроме царя.
Из оцепенения Веру вывели частые телефонные звонки. Чуть не свалившись со стремянки, она побежала к телефону.
— Одиннадцать-тридцать восемь-сорок шесть? Париж на проводе.
У Веры забилось сердце. Игорь!
— Веруша! Рыбонька моя! — раздался в трубке Нинкин голос — Мы только сегодня узнали о твоем горе. — И сквозь слезы стала скороговоркой рассказывать о гастролях. — Позвони моему. Скажи, чтобы был умницей. Что просил — купила. Пусть обязательно встречает. Целую тебя, моя птичка. — Телефонистка уже дважды предупреждала, что разговор подходит к концу. — Поговорить не дадут с человеком. Вообще… — И их разъединили.
Спала она плохо. Заснула только под утро. В дверь постучали. На пороге стоял большой толстый человек при бороде и усах.
— Боже мой! Дядя Тенгиз!
Тенгиз Рухадзе — первый партнер Вериной мамы, быстро покончив с балетом, стал известным театральным художником. Жил он в Тбилиси.
— Прости, Верико, за столь ранний визит. Я прямо с самолета. Понимаешь, никто не встретил. Куда? Что? «Срочно приезжайте! Горим!» Приехал. — Разговаривал он с сильным грузинским акцентом. — Слушай! Какая ты красавица. Бабушка еще спит?
— Бусенька недавно умерла.
— Какое несчастье. Где ты ее похоронила?
Они прошли в комнату.
— Урну подхороню к маме, — тихо сказала Вера.
— Умница… — и он положил свою тяжелую руку ей на плечо. — Они были замечательные женщины. Пусть земля им будет пухом. Как мы танцевали лезгинку с твоей мамой! Там па, там па-па. Там па, там па-па. — И он прошелся в танце по комнате.
Вера смеялась. С дядей Тенгизом ей всегда было легко и уютно. Глядя на его мощную фигуру, трудно было себе представить, что когда-то он был худеньким стройным юношей. Танцором.
— Слушай, у тебя сегодня какие-нибудь дела есть? — И не выслушав ответа, продолжал: — У меня никаких. Пусть ищут. Будем кутить. Накрывай на стол.
— Сейчас сварю кофе, — встрепенулась Вера.
— Какой, слушай, кофе? Вино будем пить. Обедать пойдем в ресторан. Устроим грандиозное свистоплясание. Я сниму пиджак?
И он повесил его на спинку стула. Пиджак образовал вокруг стула небольшой шатер. Сбегав в переднюю, Тенгиз Рухадзе принес плетеную корзину.
— Сам не знаю, что Этерка туда положила. Вино — точно.
Этери, дочь дяди Тенгиза, положила в корзину две бутылки хванчкары, сулгуни, чурчхелы, свежие помидоры, кинзу, цицманду, тархун, баночку дванджоли, ткемали и жареного поросенка.
Когда Вера выложила все эти грузинские яства на стол, дядя Тенгиз сказал:
— Не хватает только Пиросмани. Таджеки, кацо.
Вера села. Он разлил вино, встал и поднял бокал, вздернув высоко локоть. Вера инстинктивно привстала.
— Пока сиди. В этом доме прошли лучшие мои годы. Я никогда не забуду ласки, тепла и гостеприимства, которыми одарили меня две замечательные женщины. Твоя мама. И твоя бабушка. Слушай. Кто я им был? Невоспитанный, совершенно некультурный кинто. Бабушка! Французский язык. Фортепиано. Мама — красавица. Интеллигентная девушка. Балерина. Денег в доме никогда не было. И я. Здрасти, я ваша тетя. Слушай. Как родного. Как сына. Одели. Привели в божеский вид. Уговорили поступить в Академию. Поверили в мое художество. Никто не верил. Как я любил твою маму! Как хотел, чтобы она стала моей женой. Ты на нее похожа. Теперь можешь встать. Не чокаясь. Ицоцхле.
От выпитого вина Вера раскраснелась. Ей стало хорошо и спокойно. Они разговаривали, смотрели старые фотографии, на которых мама, Буся и дядя Тенгиз были молодые и счастливые. Вспоминали забавные эпизоды из их жизни. Вера не заметила, как наступил вечер. Выходить из дома не хотелось, и в ресторан они не пошли. «А что, если рассказать дяде Тенгизу про Никишку? Что он скажет? На правильном ли я пути? Рухадзе знает театр, художник он первоклассный». Вера видела его спектакли. Убедительные, лаконичные. Очень современные.
И она рассказала.
Погасила свет. Зажгла все свечи. Поставила пластинку Прокофьева — сюиту «Иван Грозный». И… начала. Рассказывая, она танцевала: за Никишку, за его любимую, за птицу, за Ивана Грозного, за опричников, которых царь, как охотничьих псов, держал на поводке. Перевернула пластинку на другую сторону, и еще, еще, еще: за бояр, скоморохов, за иноземцев, за монахов.