— Стой! — взял он на себя командование. — Глянь-ка, все ли там спокойно?
— Вообще-то, они уже легли спать, но я посмотрю, — кивнул Роман.
— Давай! — ответил тот, а сам принялся перерезать путы товарищам.
Уманцев вышел во двор, соображая, как бы не выдавая себя, дать знать наемникам, что готовится побег. И вдруг в дверном проеме показалась чья-то фигура. Роман спрятался за поклажей и, схватив первое, что попалось в руки, бросил в сторону сарая. Фигура встрепенулась, что-то крикнула своим и поспешила во двор.
Пленники, услышав шум, поддались инстинкту самосохранения и бросились бежать. По ним раздалась автоматная очередь.
Роман освободил свои запястья от веревок, взобрался на поклажу и, сделав вид, что проснулся, оглядывался по сторонам.
«Только бы они оказались хорошими стрелками!» — подумал он, как услышал:
— Allright![4] — и стрельба прекратилась.
Потом он разобрал слово «Five»[5] и успокоился.
Все наемники выскочили во двор. К Уманцеву подошел встревоженный Алексей.
— Что случилось?
— Понятия не имею. Я спал и проснулся от стрельбы.
— Пойду узнаю, — сказал Алексей и окликнул Вольдемара.
— А! Да ничего особенного. Эти пятеро советских идиотов надумали бежать. И зря. Мы собирались обменять их на наших.
— Где вы их взяли?
— На «Катоке», — зевнул в ответ Вольдемар. — Да, а твой литовец здесь?
— А где ж ему быть? — усмехнувшись излишней подозрительности Вольдемара, ответил Вязигин.
Проходя мимо Романа, он задержался на минуту:
— Это были твои, с «Катоки». Пятеро.
Роману удалось издать вздох отчаяния.
Наемники быстро угомонились, и Роман, подложив под голову что-то мягкое, мгновенно уснул.
Утром вновь полил дождь. Уманцев спрыгнул со своего импровизированного ложа и увидел пять трупов, лежащих на земле.
Вязигин, застегивая на ходу пояс, посоветовал:
— Не смотрите. Можете выдать себя.
Лицо Романа побледнело. «Значит, это был не сон», — промелькнула мысль. И он, заметив, что Алексей вернулся в дом, осторожно, вроде бы ненароком, стал приближаться к трупам. Наемники, зевая, собирались в путь. На Романа никто не обращал внимания.
Уманцев прошел мимо трупов, не взглянув на них. Потом прошел второй раз и чуть задержался. Запомнилось лицо Торопкова, посиневшее, с открытым ртом и выпученными глазами. «Как будто кого-то на партбюро разносит, — усмехнулся Роман. — Вот какие повороты случаются. Разве мог подумать товарищ Торопков, что окончит свою жизнь не на кровати в окружении любящих домочадцев, а на склизкой ангольской земле. Что никто не скажет ему: «Спи спокойно, дорогой товарищ». Никто не смахнет даже притворной слезы. А все потому, что выслужиться хотел. Вот и выслужился. А других жаль», — подумал Уманцев, глянув на лица остальных.
Он вернулся в дом, чтобы спросить Алексея, когда они отправятся в путь.
— Мы поплывем на лодках вместе с ними, — ответил Вязигин.
Роман кивнул, затылком почувствовав, что на него смотрит Вольдемар и сказал:
— Хорошо.
Дождь лил вовсю, и наемникам никак не удавалось поджечь трупы. После нескольких попыток они махнули рукой и оставили их на обед лесным тварям.
Проходя мимо, Уманцев все-таки тихо сказал:
— Спите спокойно, дорогие товарищи!
И мысленно даже простил Торопкова, несмотря на то, что тот хотел подставить его. Вернись Торопков в Москву, сообщи в соответствующие органы, что Уманцев предатель, и сразу был бы отдан приказ — достать коммуниста Уманцева хоть со дна морского. А так все посчитают, что он был сожжен вместе с остальными специалистами. КГБ не обеспокоится, и он прекрасно будет жить в какой-нибудь удобной, с его точки зрения, стране.
Размышляя, Уманцев не заметил, что вместе со всеми подошел к реке, на берегу которой находились три лодки.
Вольдемар предложил Алексею занять место рядом с ним. Романа это насторожило. «Опять, гад, будет меня расспрашивать. А что я знаю о Литве? Да ничего. Я даже там ни разу не был. Хотел, конечно. Но как поедешь, когда в гостиницах, как обязательный атрибут, таблички «Мест нет».
Вспомнилось, как одна его однокурсница, бредившая Эстонией, поехала на каникулах в Таллинн и была вынуждена все десять дней спать на вокзальной лавке. Этим его представления о советской Прибалтике и ограничивались.
В лодки перенесли поклажу и они, одна за другой, быстро заскользили по воде. Течение было достаточно сильным, и четверо гребцов сумели развить большую скорость.
«Да, так можно путешествовать по Анголе», — подумал Роман.
— Вы католик или протестант? — неожиданно обратился к нему с вопросом Вольдемар.
Уманцев с легким недоумением глянул в его темно-серые, глубоко посаженные глаза.
— К…атолик, — ответил с небольшим замешательством.
— Ах вот как, — кивнул тот головой. — Значит, вы не коммунист.
— Нет. По религиозным соображениям я решил не вступать в партию, — ответил Роман, вспомнив слова из какой-то передовицы, клеймящей инакомыслящих. Поэтому перспектив в Союзе у меня не было никаких.
— И вы решили искать их в Анголе, — произнес Вольдемар таким тоном, будто услужливо подсказал, что следует ответить.
— Нет! — уверенно и даже с недовольством отрезал Уманцев. — Ангола — это возможность перебраться в Европу.
— А на какие средства вы там собираетесь жить? В какой стране намереваетесь просить гражданство?
Услышав эти вопросы, Уманцев замотал головой и расхохотался.
— Никогда не думал, что в джунглях меня будут допрашивать, точно на Лубянке, — сказал он, обращаясь к Алексею.
Тот тоже расхохотался. Вольдемар покраснел от скрытой ярости.
— Вы хотите выведать, не советский ли я шпион, а я вам сразу скажу, что вы агент КГБ или даже двойной агент, — проговорил сквозь смех Уманцев.
Вольдемар изменился в лице и схватился за пистолет.
— Э! Остыньте! — мгновенно посерьезнев, крикнул ему Вязигин. — Человек столько претерпел, а его допрашивают, будто он не покидал пределов СССР. Его можно понять.
— Но и меня можно понять. Мало ли каким способом КГБ попытается забросить к нам своего агента.
— Вы слишком преувеличиваете, Вольдемар. Я же рассказывал вам, что нашел его умирающим.
— А вы слишком преуменьшаете опасность, которая может исходить из Москвы.
— Простите, если я вас обидел, — приложив руку к груди, сказал Уманцев. — Но вы задавали такие вопросы, какие, по моему мнению, не принято задавать в свободном обществе.
Вольдемар смерил Уманцева пытливым взглядом и ничего не ответил.
Через несколько часов плавания, лодки причалили к берегу. Все уселись в большой круг и приступили к обеду.
Вольдемар отвел Вязигина в сторону.
— Послушайте, Алексей, мне ваш спутник не нравится.
— Да и я от него не в восторге, — с задором подхватил Вязигин. — Я бы предпочел встретить вместо него женщину. Но, увы, они не рискуют добираться до Европы через Анголу.
— Вы видели его документы? — не обращая внимания на веселый тон Вязигина, со всею серьезностью продолжал Вольдемар.
— Нет. Он сказал, что выбросил их.
— Зачем?
— А затем, что если бы вместо меня он встретил вас, то вы, взглянув в его документы, тут же бы расстреляли его.
— И правильно бы сделал, — о чем-то думая, пробормотал Вольдемар. — Знаете, что?! — с неожиданной живостью воскликнул он. — Его надо будет обменять на кого-нибудь из наших. Надо связаться с командованием УНИТА и сказать, что у нас в руках агент КГБ.
Алексей с полным недоумением смотрел на Вольдемара.
— Да вы что, с ума сошли? Человек бежал из СССР, а вы хотите его вернуть. Это же верная смерть для него.
— Плевать мне на вашего человека. Он что, дворянин? Внук какого-нибудь пролетария. И он, видите ли, еще недоволен той жизнью, которую устроили и его предки в том числе. Бежать он задумал. Нет уж, пусть сидит в этой выгребной яме. — Вольдемар сделал резкое движение рукой. — Говорить больше не о чем. Я его обменяю. Пусть проваливает к своим пролетариям. Незачем захламлять Европу люмпеном! Мало там своих?! Я бы слова не сказал, а наоборот, пожал руку тому, кто, несмотря на то, что родился при советском строе, нашел бы в себе мужество, которого не нашли его предки-дворяне, бежать из советской России. Но этот! Он же истинный пролетарий! А может, пустим в расход? Позабавимся! И не возражайте! — оборвал он попытку Вязигина вступиться за Уманцева.