Андрей только похлопал друга по плечу:
— Что ж, давай! Выбиваться и впрямь опасно, можно шею свернуть. Лучше идти по проторенной дорожке, имея перед глазами пример родителей.
Как только поженились, вопреки предостережениям Андрея, сразу стало лучше — выделили комнату в общежитии. Но когда родилась дочь и надо было писать дипломную работу… Ничего, пережил. Потом комнату дали в коммуналке… Потом родился сын… Они так надеялись, что им с двумя детьми дадут двухкомнатную квартиру… Но сыну исполнилось уже девять лет, а ничего не изменилось.
Роман вышел из автобуса, вернее, выскользнул с юркостью ужа. Напротив остановки — булочная, занял очередь. Достал из кармана платок и наконец-то вытер лицо. Когда очередь вползла в булочную, духота усилилась. Под потолком бессмысленно крутился трехлопастной вентилятор, разгоняя мух, которые садились на людей или прилипали к лентам. Но на тех под конец дня уже не хватало места даже для лишней мушиной лапки.
Купив хлеб, Роман пошел за молоком. Еще постоял в очереди за колбасой, но краковской не хватило, ее купили другие строители социализма, впрочем, шел 1989 год, значит, уже не строители, а перестройщики того, чего построили. Вместо краковской Роман купил полкило жира с круглыми кусочками мяса под названием любительская колбаса. Успел, как тогда говорили, ухватить кусок сыра, название которого на замасленном ценнике не прочел, да и какое это имело значение. Все сыры были на один вкус.
Дома выложил свои покупки на стол рядом с покупками незадолго до него вернувшейся жены. Дети налетели, как саранча, разворачивали, вырывали друг у друга, кусали, дрались, ныли. Роман, не обращая на них внимания, открыл бутылку молока, сделал большой глоток и скривился, как от уксуса.
— Я же говорила, — неприятно взвизгнула Ирина, — не покупай больше молоко. Сейчас все скисает мгновенно. Лучше бы постоял, да квасу купил.
— Ага! — огрызнулся Роман. — Я после кваса, что ты позавчера принесла, целый день вместо лаборатории в туалете просидел.
— И я! — захохотал Костик. — И я! — и потянулся за пирожком с ливером, темно-коричневой засаленной трубочкой, выглядывавшей из серого кулька.
В этот момент сестра, желая поддразнить его, выхватила этот пирожок прямо из-под его руки. Он на секунду замер, а потом растянул губы, мелко задрожал подбородком и заныл. Сестра же заливалась смехом, помахивая пирожком перед его лицом.
Роман сморщился от этого нытья, смеха, окриков Ирины и оглянулся, куда бы приткнуться, чтобы хоть на миг скрыться из этой крохотной комнаты от этих надоевших ему детей и жены.
«Господи, только бы на миг!» — бессознательно подумал он и удивился своей мысли. А когда попытался проанализировать ее, то пришел в ужас.
«Но ведь я люблю своих детей, я за них готов не раздумывая отдать жизнь… Отдать!.. — теперь его взволновало это слово. — Отдать — это миг, а жить с ними — вечность. Я люблю их, но я устал! Устал!.. Я живу точно не у себя, а у кого-то: у детей, у соседей. Мне тридцать четыре года, а выгляжу я, — не обращая внимания на детей, гонявшихся друг за другом вокруг стола и укладывавшую продукты в холодильник Ирину, он взглянул на себя в зеркало, — а выгляжу… — Самое странное, что он не смог даже подобрать себе возраст. Он был, он это точно помнит, высоким, молодым, ужасно симпатичным парнем, который смеялся, стремился к чему-то, а теперь… — Неужели уже второй подбородок? Ну да, вот если так встать. А!.. А живот! Нет, лучше не смотреть. А что на мне надето? Что это за дикое сочетание белых и черных квадратиков, из которых скроена моя рубашка?»
Он неловко потянул за ворот и оторвал пуговицу, Ирина взвилась.
— Опять оторвал! Вот сам и пришивай! — выпалила и ушла на кухню. Дети помчались следом за ней.
Роман упал на диван, закрыл глаза и впал в липкую душную дрему. Очнулся, когда на столе уже стояли тарелки с окрошкой. Сели. Роман и Костик в одних трусах, Ирина и Лена тоже, только еще в лифчиках. Поели.
Ирина поднялась, подошла к холодильнику. «До чего же она толстая», — подумал Роман с неприязнью. Она поставила на стол компот. Все жадно протянули свои стаканы. И потекли красные струйки по подбородкам, по животам.
Ночью, дождавшись, как им казалось, когда дети за шкафом уснули, они потянулись друг к другу: по привычке слиплись на несколько секунд и отвалились, чего-то там испытав…
«Ну, а Андрей что, лучше? — вырвался у Романа вопрос, который, казалось, все поставит на свои места. — Живет в общежитии. Никаких перспектив получить квартиру. Выглядит он, конечно, моложе меня, так ведь он и одет во все импортное. А я в «Большевичку» — черно-белый квадратик. А на кого ему тратить свою зарплату? Это у меня детей куча да еще жене то одно надо, то другое. Командировочные хорошие получаем. Только его чаще посылают на объекты, он специалист высокого класса. Но даже с моими командировочными можно было бы жить и даже отдыхать неплохо, одному. Ну вот Андрей один и что? Видный собою, из тех, что женщинам нравятся. Спортсмен, до сих пор плаванием занимается и еще чем-то там. За стрижку своему мастеру четвертной дает. Но все равно живет в общежитии, а разве это жизнь? Пытался он сойтись с одной с двухкомнатной квартирой. Не смог. Противно, говорит, видеть ее кое-как одетой, да еще к полноте она склонна, лет через пять уже не плоть под твоей рукой будет, а сало. Противно ему! — возмутился Роман и заворочался на диване. — Я же обнимаю и ничего. Вот именно, ничего. Как еще хоть какой-то импульс взыгрывает — удивительно. Но скоро он, чувствую, потухнет. Но, наверное, не это главное, все так живут. Нет, конечно, не все, но так те из другого мира, у них родители другие. А мои, что? Рядовые советские служащие. И я — рядовой. И дети мои рядовыми будут. Нет, я уже не рядовой, — тихо рассмеялся Роман, — я уже старший сержант. Я из своего заштатного городишки-то уехал, нет, бери выше, я капитан. В Москве, пусть в коммуналке, но в Москве, и дети мои уже москвичи. Так потихоньку и поднимется род Уманцевых. — Самодовольная улыбка расплылась по его лицу, освещенному через тонкие шторы уличным фонарем. — Да, вот поднимется род!.. — Противно запищал комар, и неожиданно возникший вопрос испортил наступившее умиротворение. — Ну а мне-то что? Что когда-то поднимется или вообще загнется род Уманцевых? Я-то сейчас, а не потом. Да и вообще, что такое род? Ведь мы зачастую даже не знаем имен своих предков. А они, в свое время, заботились ли они о нас? Их забота и треволнения о детях и внуках, а о тех, кто будет через столетия нести наказание за их грехи, они и не помышляли. «Мы-то их никогда не увидим. Соседского мальчишку жаль, а что с праправнуком случится из-за моих грехов тяжких, на то плевать». Так, наверное, все думают о своих потомках? Ну вот мне, какое мне дело до моих прапраправнуков? Грехов у меня нет. А если бы и были, то молил бы, чтобы не коснулись они моих детей и внуков, а дальше — трава не расти. Да ну их! — отмахнулся он от комара и от своих потомков. — Спать надо. А все этот Мальцев растревожил, мол, поедешь в Анголу, однокомнатную дадим. А что мне однокомнатная? Вот если бы двухкомнатную, тогда бы поехал. Может, и вправду, ничего там страшного нет. Вот уехали же наши и пока никто в свинцовом ящике не вернулся, а уже три месяца прошло. Впрочем, можно, конечно, и не ехать. Вон, с кем мы с Андреем курс окончили, никто в большие начальники не выбился. Правда, в коммуналке с двумя детьми только один я. Выходит, я неудачник? — задал он себе вопрос, но ответить не захотел. — Так поэтому Андрей и поехал в Анголу. Ему, наверное, тоже квартиру пообещали. Ну да, он холостяк, а я как скажу Ирке, что меня в Анголу посылают, так она в слезы и не пустит, — вздохнул Роман и, подбив удобнее подушку под щеку, собрался спать. — А интересно, будет удерживать или отпустит? «Рискуй, мол, своею жизнью ради квартиры. Ей-то, если вдовой станет, точно выделят».
Роман повернулся к Ирине. Ее дыхание обдало его лицо неприятным теплом.
— Ира, — тронул он ее за плечо. — Ира!
— Что? — испуганно ухнула она, точно филин. — Что? — повторила спокойнее. — Живот после окрошки болит?
— Нет, мне в Анголу предлагают поехать, ну туда, где Андрей.
— Да ты что? — она приподнялась на локте. — Когда?
— Не знаю, но, думаю, скоро. Только ты смотри, никому не сболтни. Проблем потом не оберешься.