Такой отряд стрелков и пулеметчиков на броневиках был действительно послан в Царское Село. Командовал им левый эсер С. Д. Масловский, он же Мстиславский, бывший библиотекарь Академии Генерального штаба, в тот момент - военный активист Петроградского Совета (73). При нем состоял заместителем некий В. В. Яковлев, тоже левый эсер, незадолго перед тем возвратившийся из эмиграции, пристроенный Масловским на работу в ту же библиотеку. Прибыв к Александровскому дворцу, оба проверили состояние наружной охраны, приказали отключить от здания телефонную и телеграфную связь, затем потребовали предъявления заключенных. Бенкендорф воспротивился, ссылаясь на приказ Корнилова не пускать никого в комнаты семьи без именных пропусков, им, Корниловым, лично подписанных. Лишь когда Масловский пригрозил применить силу, Бенкендорф "предъявил" ему и его спутникам Николая. Керенский впоследствии истолковал этот эпизод как попытку захвата бывшего царя. "Слух о возможном отъезде семьи вызвал налет на Царское со стороны Петроградского Совета. Совет отдал распоряжение по линиям - не выпускать поездов из Царского, а потом в Царское явился с броневыми машинами член военной секции Совета Масловский и пытался взять царя. Он не исполнил этого только потому, что в последнюю минуту растерялся" (74).
На какое-то время авторы плана "бега к морю" дали отбой. К маю - июню в районе Петрограда и в стране сложилась такая обстановка, что об осуществлении царскосельской авантюры, запланированной еще в марте, ни Марков 2-й, ни политики из Таврического дворца не могли и думать.
Три месяца прошло с начала революции. А важнейшие ее вопросы - о мире, земле, хлебе - оставались все еще не решенными. Буржуа в городе и помещики в деревне наглели. В армии поднимало голову контрреволюционное офицерство, провозгласившее своей целью "обуздание солдат". Хозяйственное положение еще более ухудшилось. В обстановке всеобщего недовольства масс состоялись 18 июня в Петрограде и по стране демонстрации протеста против произвола эксплуататорских классов. Этот день вошел в историю русской революции как один из дней ее перелома (75). Июньские демонстрации "вскрыли остроту политического положения в стране, высокий накал классовой борьбы" (76). Ускорив процесс развития революции, они, с одной стороны, выявили крепнущее единство действий рабочих и солдат, возросшее влияние большевистской партии в массах, а с другой стороны - ослабление позиций буржуазии, шаткость кадетско - меньшевистско - эсеровского правительства. Как раз в те дни, в обстановке, чреватой взрывом, состоялся в Петрограде I Всероссийский съезд Советов (3- 24 июня). С его трибуны один из меньшевистских лидеров И. Г. Церетели заявил: "В настоящий момент в России нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть, уйдите, мы займем ваше место" (77). В ответ из зала послышалось уверенное: "Есть такая партия!" Эти исторические слова произнес от имени большевистской партии В. И. Ленин.
В страхе перед надвигающимися событиями, в предвидении дальнейшего подъема революционной волны, буржуазные политики в первые летние недели возобновляют свою попытку вывезти Романовых из района Петрограда - Царского Села, открыть им дорогу за границу. И эта попытка провалилась.
"Лондонское правительство, - показывал в эмиграции Милюков, - сначала изъявило готовность принять царскую семью в Англии, и Бьюкенен уведомил меня, что для перевозки должен прибыть крейсер... Однако крейсер не приходил, и отъезда не было. Я продолжал переговоры с Бьюкененом; в заключение он мне однажды заявил, что британское правительство более не "настаивает" на переезде царской семьи в Англию" (78).
"Мы думали, - пишет Жильяр, - что теперь-то наше заключение в Царском Селе уже будет непродолжительным, мы все ждали отправления в Англию. Но дни проходили, а наш отъезд все откладывался... По-видимому, власть от Временного правительства постепенно уже уходила. Мы были только в нескольких часах езды от финляндской границы, а Петроград был единственным серьезным препятствием... Казалось, что, действуя решительно и тайно, можно было бы без большого труда достичь одного из финляндских портов и вывезти семью за границу" (79).
Ллойд Джордж в своих мемуарах, например, прямо заявил, что Романовы "погибли из-за слабости Временного правительства", которое не сумело вовремя вывезти их за границу, подальше от "разбушевавшихся" народных масс.
Керенский долго крепился, нападки эти терпел, а потом стал оправдываться. Он старался. Англичане обещали ему крейсер. Был бы крейсер не было бы Тобольска. Не было бы Тобольска - не было бы Екатеринбурга. Касательно же секретности переговоров, то нарушил ее сам Бьюкенен: по выходе его в отставку Форин оффис отказал ему в пенсии за нарушение государственной тайны, каковую представлял собой план вывоза Романовых в Англию.
Керенский писал:
"Я желаю объяснить, почему Николай II и его семья не попали в Англию... Временное правительство еще в марте решило отправить их за границу... Я говорил: царь будет отправлен в Англию. Я сам довезу их до Мурманска... Мы вели переговоры с лондонским кабинетом. Но как раз тогда, когда пребывание семьи в Царском сделалось совершенно невозможным, мы получили от англичан сообщение, что до окончания войны въезд бывшего монарха в пределы Британской империи невозможен. Я утверждаю: если бы не было этого отказа, мы не только посмели бы, но и вывезли бы благополучно Николая II и его семью за пределы России так же, как мы позже вывезли его в Тобольск" (80).
Теперь обиделись лондонские политики. Что, собственно, хочет сказать бывший петроградский премьер? Что царя выдали революции они, традиционные ревнители корон? Но ведь все знают, что это на них не похоже. Керенский сваливает с больной головы на здоровую. Ему следовало без промедления, уже после первого ответа Бьюкенена, доставить семью в условленный порт, а уж там наверняка все уладилось бы. Ведь объяснил Ллойд Джордж, что он "не брал назад свое приглашение. Конечный исход дела определили действия русского правительства, которое продолжало ставить препятствия на пути выезда царя" (81).
Керенский сам тянул, выдвигая отговорки, - например, что еще не здоровы после кори дети; что есть опасность нападения на семью по дороге на Мурманск; что еще не исследованы изъятые у царя бумаги; не сняты следственной комиссией все необходимые допросы, и т. д. Одним словом, заключала возглавлявшая эту кампанию благородного возмущения "Дейли телеграф", "не проблематичный британский отказ, а медлительность м-ра Керенского, плюс его малодушие в отношениях с большевиками, явились истинной причиной того, что позднее совершилось в Екатеринбурге".
И тут мистер Керенский, - изловчившись, наносит своим британским оппонентам не лишенный меткости удар, такой, что надолго воцаряется неловкое молчание. "Мистер Ллойд Джордж не хочет сказать всю правду. Он предпочитает полуправду... Относительно тех переговоров, которые я вел весной 1917 года, он оглашает лишь часть истины, что же касается происходившего между нами летом того года, он вообще хранит полное молчание... Поэтому я сейчас скажу для всеобщего сведения: опущенная Ллойд Джорджем половина правды состоит в том, что ему самому тогда становилось все труднее и труднее выполнить намеченный план, как и мне... Его связывало общественное мнение рабочего класса в Европе... общественное настроение во Франции... и, наконец, позиция сил русской революции..." (82) Иначе говоря: Ллойд Джордж не подал крейсер не потому, что был мало оперативен Керенский, а потому, что его действия парализовали на Западе те же революционно-демократические силы, которые бушующей волной поднялись тогда на Востоке.