К церковному фронту примыкает фронт мирской. Это в первую очередь "Союз фронтовиков" с резиденцией в Тобольске - организация офицеров и унтер-офицеров из буржуазных и кулацких слоев местного населения. Возглавляет "Союз" некий Василий Лепилин, бывший штабс-капитан и якобы бывший политический ссыльный, субъект с темным прошлым, которого Гермоген с декабря 1917 года взял на свое содержание, назначив ему и его организации ежемесячную субсидию в 12 тысяч рублей. Неподалеку от города, у безлюдного берега Иртыша, притаилась с погашенными огнями шхуна "Мария". Чья она и для чего поставлена, с кем и куда собирается? Поговаривают в городе: при первом удобном случае, еще этой осенью (1917 года), а если не удастся до морозов едва пригреет весеннее солнце и начнут вскрываться реки, архиепископ Гермоген с помощью этой шхуны сделает великое историческое дело. То есть отправит отсюда кого надо прямым путем к океану - и невозможно будет ни найти, ни догнать, ни перехватить шхуну... И еще ходит с непроницаемым лицом комендант Кобылинский.
С комиссарами Временного правительства отношения у него отличные. Но они прибыли ненадолго, им уже пора возвращаться в Петроград. Пришла, как обещал Керенский, замена. Собрав свои чемоданчики, Макаров и Вершинин уходят на пристань.
Имя сменившего их уполномоченного - Василий Семенович Панкратов.
Судьба его необычна.
В юности - токарь петербургского завода Семянникова. С 1881 года вовлечен в "Народную волю", организатор рабочих кружков, некоторое время работает на Юге, в киевской секции народовольческой организации. Был осужден, просидел четырнадцать лет в одиночной камере в Шлиссельбурге, попал в ссылку в Якутию. Возвратился из ссылки в 1905 году, принял участие в Декабрьском вооруженном восстании в Москве. В мае 1907 года снова схвачен и сослан в Якутию.
С 1912 года находится в Питере, под надзором полиции; а в марте 1917 года вновь включившегося в политическую деятельность бывшего семянниковского токаря эсеры восславили как ветерана и героя своей партии. Обработали его, настроили против большевиков, обратили в свою промещанскую, прокулацкую веру. Его-то Керенский и послал на смену Вершинину и Макарову. Проводил бывшего шлиссельбуржца на тобольскую должность с подчеркнутым почетом, трижды принимал его в Зимнем дворце, подолгу сам инструктировал. Сверх того, отправил его на консультацию к своей приятельнице Е. К. Брешко-Брешковской. Та же, прозывавшаяся у эсеров "бабушкой русской революции", напутствовала его словами: "Смотри же, Панкратов, ты сам все испытал, пойми и их испытания. Ты человек, и они тоже люди".
Умудренный этими наставлениями, бывший шлиссельбуржец и выехал в сентябре 1917 года из Петрограда в Тобольск, прихватив с собой на роль заместителя некоего В. А. Никольского, а в карман положив мандат No 3019, гласивший:
"Предъявитель сего Василий Семенович Панкратов назначен Временным правительством комиссаром по охране бывшего царя Николая Александровича Романова, находящегося в гор. Тобольске, и его семейства.
Министр-председатель Александр Керенский" (24)
Первое появление в губернаторском доме нового комиссара выглядит в его собственном описании так:
"Не желая нарушать приличия, я заявил камердинеру, что желаю видеть бывшего царя. Камердинер исполнил поручение, отворив мне дверь его кабинета".
Обмен приветствиями, затем Николай спрашивает:
"- Скажите, пожалуйста, а как здоровье Александра Федоровича Керенского?
В этом вопросе звучала какая-то неподдельная искренность, соединенная с симпатией, и даже признательность... Я сказал ему:
- Я желал бы познакомиться с вашей семьей.
- Пожалуйста... Извините, я сейчас... - ответил бывший царь, выходя из кабинета, оставив меня одного на несколько минут. Потом вернулся и сказал: Пожалуйста, господин комиссар.
Вхожу в большой зал и с ужасом вижу такую картину: вся семья выстроилась в стройную шеренгу, руки по швам. Ближе всего к входу Александра Федоровна, рядом с ней Алексей, затем княжны.
Что это? Демонстрация? - мелькнуло у меня в голове. Но тотчас же прогнал эту мысль и стал здороваться" (25).
Зря, конечно, поторопился эсеровский комиссар "прогнать эту мысль". Демонстрация была. В то время, как он расшаркивается перед своими подопечными и обхаживает их, самоотверженно прикрывая от "распустившегося" конвоя, за глаза и в дневниках они же называют его "поганцем", "ничтожеством", Николай в кругу семьи презрительно именует его не иначе как "этот маленький человечек" (комиссар был небольшого роста).
Теперь, ограждаемые уже "маленьким человечком" с героической шлиссельбургской репутацией (солдаты поначалу отнеслись к нему с большим уважением), Романовы ведут в губернаторском доме размеренную, в своем роде приятную жизнь. Этот период их пребывания в Тобольске под началом Панкратова и Никольского западная буржуазная историография называет "самым благополучным и трогательным" за все 18 месяцев их сибирско-уральского изгнания. Началась в октябре - ноябре "расцвеченная ледяными узорами", в трескучих морозах и снежных завалах, красивая и грустная, исполненная для них (Романовых) неясных, но твердых надежд на избавление тобольская зима (26).
За зеленым ломберным столиком, поставленным в гостиной, у окна с видом на Иртыш, общество отдает вечера двум любимым играм семьи - безику и трик-траку. За обеденным столом обычно сидят в кругу семьи Татищев, Долгоруков, доктор Боткин, Жильяр и Гиббс, иногда приглашается (с сыном гимназистом Колей) и доктор Деревенько. Фрейлины, как встарь, почтительно увиваются вокруг осунувшейся Александры Федоровны, хотя могут иногда позволить себе вольность, какую прежде нельзя было и представить. Александра Федоровна чаще мрачна; усевшись в откидное кресло, поглядывая на прикорнувших у ее ног собак Джимми и Ортипо, она обычно рукодельничает, раскладывает пасьянс, а чаще пишет письма. Пишут и другие, в том числе глава семьи (его основные корреспонденты - пребывающая в Крыму мать, сестры Ольга и Ксения). Но Александра Федоровна пишет особенно увлеченно, в иные дни нескончаемо. Чаще всего Вырубовой, а бывает и другим, например, Н. В. Воейковой, жене бывшего дворцового коменданта. В Тобольске она даже перешла в своей переписке на русский язык - Панкратов подсказал ей, что в данной обстановке она таким образом избежит лишних недоразумений и неприятностей. Через его руки вообще проходит в обе стороны вся корреспонденция семьи. Ему удается таким образом перехватывать и скрывать от Романовых неприятные для них письма с угрозами и проклятьями, поступающие со всех концов России.
Оказывается, к концу своего 23- летнего проживания в России Алиса все же овладела русской грамотой, хотя и не безупречно.
Одно из ее тобольских писем к Н. В. Воейковой (полностью сохранены орфография и пунктуация):
"2/15 марта 1918 г.
Милая Нина,
Самое сердечное спасибо за хорошее письмо - так обрадовано была наконец иметь от вас всех известии. Надеюсь, что Мme Zizi (27) передала всем привет. Бедный Папа! (28) Больно его таким видить, скажите ему что хозяйка целует Nuss knacker (29) и часто с любовью его помнит и надеется что еще увидимся что не надо падать духом - Господу Богу все возможно и Он еще дорогую родину спасеть... А нам лучше всех живется. Были весные дни, теперь опять 17, 20 гр. мороза, но на солнце очень уже тепло - они даже немного загорели. На дворе усердно дрову рублят и колят. Много учятся время скоро бежит - 7 м: уже что сюда пересалились. Тяжелая годовщина сегодня! Но Господь милостив. Как у Голово (30) глаза? И сердце. Передайте ему и всем Вашим наш искренный привет. - По вечерам Муж читает нам в слух - мы вышиваем или играем в карты. - Иногда выхожу, когда не слишком холодно, даже два раза наслаждался, сидя на балконе.
Очень рады знать, что котик здоров... (31) Можете ли быть Ангелом т. к. на островах живете и переслать письмо Ольге К: (32) почта не идет, а этим Образом могу ее за письмо благодарить.