Я отвечал по-французски, что я не понимаю их языка, но он, в свою очередь, не понял меня; положение становилось затруднительным.
— Пусть господин все-таки расскажет им нашу историю, — обратился ко. мне Консель. — Быть может, эти господа кое-что и поймут.
Я стал рассказывать о наших похождениях, не пропуская ни одной подробности и стараясь отчетливее произносить слова. Я произнес наши имена, звания и представил профессора Аронакса, его слугу Конселя и гарпунщика Неда Ленда.
Человек с приветливыми и спокойными глазами слушал меня внимательно, даже вежливо. Но ничто в его лице не указывало, что он понял мою историю. Когда я окончил рассказ, он не произнес ни одного слова.
В ресурсе оставался английский язык. Быть может, он понимает этот язык, который считается всемирным. Я знал этот язык не хуже немецкого, мог на нем свободно читать, но не мог правильно говорить. А здесь главным образом надо было быть понятым.
— Теперь ваша очередь, — обратился я к гарпунщику. — Вам приходится, Ленд, выбирать из вашего мешка все лучшие английские выражения, какими когда-либо пользовался англосакс; постарайтесь быть счастливее меня.
Нед не заставил себя упрашивать и повторил мой рассказ, который я едва понял. Канадец по своему темпераменту внес в рассказ много оживления. Он горячо жаловался на то, что его подвергли заключению вопреки международному праву, спрашивал, в силу какого закона так с ним поступили, ссылаясь на Habeas Corpus [5], угрожал преследовать тех, которые самовольно его арестовали, сильно жестикулировал, кричал и, наконец, весьма выразительным жестом пояснил, что мы умираем с голоду.
Это была правда, но мы почти забыли об этом.
К величайшему своему изумлению, гарпунщик, по-видимому, оказался так же не понятым, как и я. Наши посетители не повели и бровью. Очевидно, они не понимали языка ни Араго, ни Фарадея.
После того как мы израсходовали последний наш филологический ресурс, мы очутились в еще более затруднительном положении. Я не знал уже, что нам делать, когда Консель сказал мне:
— Если господин меня уполномочит, я расскажу нашу историю по-немецки.
— Как, ты говоришь по-немецки?! — воскликнул я.
— Как настоящий фламандец, если вам желательно.
— И очень желательно. Рассказывай!
И Консель в третий раз спокойным голосом рассказал различные перипетии нашей истории. Но, несмотря на элегантные обороты и прекрасный акцент рассказчика, и немецкий язык не имел ни малейшего успеха. Наконец, ввиду крайности, я старался припомнить все мои гимназические познания и решился еще раз повторить свой рассказ — по-латыни. Цицерон, наверное, заткнул бы свои уши и отослал бы меня на кухню. Тем не менее я привел свое решение в исполнение. Тот же отрицательный результат.
Это была последняя попытка; оба незнакомца, обменявшись несколькими словами на своем непонятном нам языке, удалились, даже не сделав прощального жеста, как это практикуется во всех частях света. Дверь затворилась.
— Это подлость! — воскликнул Нед Ленд чуть ли не в двадцатый раз. — Как! Им говорят по-французски, по-английски, по-немецки, по-латыни, а из этих негодяев нет ни одного, который был бы настолько образован, чтобы мог ответить!
— Успокойтесь, — говорил я кипятившемуся гарпунщику, — гнев ни к чему хорошему не приведет.
— А знаете ли вы, господин профессор, — возразил наш раздражительный товарищ, — что в этой железной клетке мы обречены на голодную смерть!
— Ба! — воскликнул Консель. — С помощью философии можно долго продержаться!
— Друзья мои, — сказал я, — не будем отчаиваться. Мы находились и в худших условиях. Прошу вас выслушать мое мнение о капитане судна и его экипаже.
— Я уже имею вполне определенное мнение, — заявил Нед Ленд, — это негодяи.
— Хорошо! А из какой страны?
— Из страны негодяев!
— Любезный Нед, эта страна не обозначена на всемирной карте, и я сильно затрудняюсь определить, к какой нации принадлежат эти два незнакомца. Не англичане, не французы, не немцы — вот все, что можно утвердительно сказать. Тем не менее я склонен считать капитана и его помощника родившимися под низкими широтами. В них сказывается юг. Но кто они — испанцы, турки, арабы или индейцы? — судя по их типу, я определить не могу. Что же касается их языка, он мне совершенно непонятен.
— Вот и неприятность не знать всех языков, — заметил Консель, — или неудобство не иметь общего единственного языка.
— Это ни к чему бы не послужило! — ответил Нед Ленд. — Разве вы не видите, что эти люди говорят на своем особом языке, языке выдуманном, для того чтобы приводить в отчаяние честных людей, которые умирают с голоду. Во всех странах открыть рот, начать двигать челюстями и щелкать зубами совершенно достаточно, чтобы быть вполне понятым. Вас поймут одинаково хорошо и в Квебеке, как в Помету, в Париже, как и у антиподов, что вы голодны и просите пищи.
5
Начальные слова закона о неприкосновенности личности, принятые английским парламентом в 1679 году.