Легкая усмешка тронула губы капитана.
— Господин Аронакс, — сказал он более спокойным тоном, — возьмете ли вы на себя смелость утверждать, ч го ваш фрегат не стал бы преследовать и обстреливать подводное судно с такой же энергией, как преследовал морское чудовище?
Вопрос капитана смутил меня. Я знал, что командир фрегата, капитан Фарагут, конечно, не стал бы раздумывать. Он счел бы своим долгом уничтожить подводное судно так же, как и чудовищного нарвала.
— Итак, вы должны согласиться, сударь, — продол-жал неизвестный, — что я имею право отнестись к вам, как к моим врагам.
Я опять ничего не ответил, и по той же причине.
— Я долго колебался, — говорил капитан. — Ничто не обязывало меня оказывать вам гостеприимство. У меня не было бы сейчас причины встречаться с вами, если б я решил избавиться от вас. Я мог бы, высадив вас на палубу моего судна, послужившего вам убежищем, опуститься в морские глубины и забыть о вашем существовании! Разве я был не вправе так поступить?
— Дикарь был бы вправе поступить так, но не цивилизованный человек! — отвечал я.
— Господин профессор, — возразил с живостью капитан, — я вовсе не из тех людей, которых вы именуете цивилизованными! Я порвал всякие связи с обществом! На то у меня были веские причины. А насколько причины были основательны, судить могу лишь я один! Я не повинуюсь законам этого самого общества, и прошу вас никогда на них не ссылаться!
Все было сказано. Гневен и презрителен был взгляд неизвестного. И у меня мелькнула мысль, что в прошлом этого человека скрыта страшная тайна. Недаром он поставил себя вне общественных законов, недаром ушел за пределы досягаемости, обретя независимость и свободу в полном значении этого слова! Кто отважится преследовать его в морских пучинах, если и на поверхности океана он пресекал всякую попытку вступить с ним в бой? Какое судно устоит против этого подводного монитора? Какая броня выдержит удар его тарана? Никто из людей не мог потребовать у него отчета в его действиях! Бог, если он верил в него, совесть, если он еще не потерял ее, были его единственными судьями.
Все эти мысли промелькнули в моей голове, пока этот загадочный человек, весь уйдя в себя, хранил молчание.
Я глядел на него с ужасом и любопытством; так, верно, Эдип глядел на сфинкса!
Капитан прервал наконец томительное молчание.
— Итак, я колебался, — сказал он. — Но, подумав, решил, что свои интересы можно, в конце концов, совместить с чувством сострадания, на которое имеет право всякое живое существо. Вы останетесь на борту моего корабля, раз судьба забросила вас сюда. Я предоставлю вам свободу, впрочем весьма относительную; но взамен вы должны выполнить одно условие. Вашего обещания сдержать свое слово вполне для меня довольно.
— Я слушаю, сударь, — ответил я. — Надеюсь, что порядочному человеку не составит труда принять ваше условие!
— Само собой разумеется! Так вот: возможно, что некоторые непредвиденные обстоятельства когда-нибудь вынудят меня удалить вас на несколько часов или дней в ваши каюты без права выходить оттуда. Не желая прибегать к насилию, я заранее хочу заручиться вашим обещанием беспрекословно повиноваться мне в подобных случаях. Таким образом я снимаю с вас всякую ответственность за все, что может произойти. Вы будете лишены возможности быть свидетелями событий, в которых вам не положено принимать участие. Ну-с, принимаете мое условие?
Стало быть, на борту подводного корабля вершатся дела, о которых вовсе не следует знать людям, не поставившим себя вне общественных законов! Из всех нечаянностей, которые готовило мне будущее, последняя нечаянность была не из самых малых!
— Принимаем, — отвечал я. — Но позвольте, сударь, обратиться к вам с вопросом?
— Пожалуйста.
— Вы сказали, что мы будем пользоваться свободой на борту вашего судна?
— Полной свободой.
— Я желал бы знать, что вы разумеете под этой свободой?
— Вы можете свободно передвигаться в пределах судна, осматривать его, наблюдать жизнь на борту — за исключением редких случаев, — короче говоря, пользоваться свободой наравне со мной и моими товарищами.
Видимо, мы говорили на разных языках.
— Извините, сударь, но это свобода узника в стенах темницы! Мы не можем этим удовольствоваться.
— Приходится удовольствоваться.