– Не пей, Олимпио! Грех-то какой!
И Олимпио только молча думал: «Вот ведь зараза». Наконец подошло время сладкого.
– Давайте попробуем коломбу моего сыночка, – предложила синьора.
Одна из тёток проворчала:
– Но ведь есть ещё наша, открывай и её.
– Нет уж, давайте по одной, – едко ответила хозяйка. – И сперва ту, что принёс мой Олли, это так мило с его стороны!
Стол освободили от тарелок и водрузили на середину коломбу. Пока незамужние тётки усаживали свои массивные седалища, мать Олли открыла коробку и достала завёрнутую в бумагу сладость, поначалу даже не обратив внимания на обёртку. Впрочем, ей хватило одного беглого взгляда, чтобы свёрток полетел на пол: это были фотографии обнажённых женщин и мужчин с огромными пенисами в процессе извращённых соитий, половых актов и разврата всевозможных видов. Сладкая пасхальная коломба была кощунственно завёрнута в выдранные из весьма откровенного порножурнала страницы. Мать Олли, схватившись за край стола, истерически заголосила; её практически хватил удар. Сын был немедленно (и, разумеется, незаслуженно) обозван дегенератом. Красная, как помидор, она вопила и сыпала проклятьями, заодно включив в число грешников и сестёр, которые, разжигаемые видениями актов, для них недоступных, бросились собирать позорные страницы, чтобы скорее бросить в печь (впрочем, не раньше, чем хорошенько их рассмотрели). Родственницы хохотали, мать Олли – нет. Она грозила сыну всевозможными карами, бранила последними словами, а он лишь молча думал об ублюдке-приятеле, подарившем ему коломбу. Тот, на дух не перенося синьору, весьма своеобразно упаковал пасхальный подарок и запечатал коробку, чтобы никто не заметил подделки. Олимпио даже не пытался защищаться – что было бы бесполезно – и только раз пробормотал хнычущим голосом:
– Это всё он, я только принёс...
Но мать не хотела не только верить, но даже знать имя этого самого «его». Пасха закончилась катастрофой, а Олли научился никому не доверять и ни от кого не принимать «голубей в мешке».
8
Издёвка
Гульельмо Кантона, известного также как Гельмо, егеря и лесники взяли на мушку уже давно. Его преследовали, поскольку он был мастером: не каким-то там браконьером, а экспертом-птицеловом, постоянно практиковавшимся в искусстве поимки, выкармливания и продажи всех видов птиц, без исключения. Но для этого занятия, как, разумеется, и для любой другой работы, нужны разрешения и полномочия – вещи бесконечно далёкие от мира Гельмо Кантона. Не то чтобы он был закоренелым преступником, просто не хотел утонуть в бюрократической трясине или обрасти хламом, подобно пернатым, пойманным зимой на птичий клей. Будучи существом свободным, хотя и несколько эксцентричным, он считал, что природа создана исключительно для использования человеком и удовлетворения его потребностей. А поскольку он как раз человек, пусть даже маленький и весь перекрученный, словно тростник на ветру, природу он попользует в хвост и в гриву.
Гельмо собирал всевозможные травы, корни, ягоды, дикие фрукты, грибы, ловил лягушек, форель, улиток, серн, косуль, зайцев, кекликов, тетеревов, куропаток, а также других птиц самых разных пород и размеров. По сути, он жил за счёт природы, продавая то тут, то там всё, что удавалось поймать. Без каких бы то ни было разрешений или лицензий: разрешения и лицензии – это для рабов. Маленькие певчие птички пользовались большим спросом на Сагра-деи-Осеи, Празднике птиц в Сачиле, проходящем в августе на протяжении уже почти 740 лет. Гельмо Кантон был человеком упорным и трудолюбивым, как червь, изо дня в день грызущий дыру в горе, оставляя на месте преступления одни только мелкие крошки. Ходившие его путями частенько обнаруживали в кустах останки убитого и разделанного оленя или серны, а то пустое и гладкое, словно миска, гнездо дрозда, снятое с ветки и избавленное от птенцов: на празднике в Сачиле фермеры и по сей день ценят маленьких дроздят на вес золота. Говорят, те из них, что дышали горным воздухом, обладают самыми приятными и самыми громкими голосами, а поют лучше других и с куда большим удовольствием.
Те же, кто случайно натыкался на следы этого браконьера по берегам речушек Вайонт, Месаццо и Вейл, находили ещё и лягушачью кожу, которую Гульельмо Кантон, он же Гельмо, как настоящий лесной хорёк, снимал прямо на месте, чтобы не тащить домой бесполезный мусор. В общем, так и промышлял этот одинокий и незаметный человек, плевавший на законы и запреты. Своих подвигов он никогда не превозносил и не хвастал ими – напротив, насколько возможно, старался скрывать свою добычу и заработки. Но, если вы вдруг не знаете, от тоски сидящие в клетке птицы принимаются петь, и этого трудно не услышать. Зависть тоже поёт в своей клетке – в людских сердцах. А среди тех, кто слышит пение птиц и зависти, попадаются крысы. Так в лесу завёлся шпион.