– А что, колбаса и впрямь неплоха, – сказал старший сборщик.
– Чудесная, – подтвердил его коллега, – и ведь есть ещё одна.
Фульвио понял намёк. Он поднялся и снова взмахнул ножом. Вторая – и последняя –колбаса упала на стол рядом с первой. Карло оторвал страницу от старой газеты, которую использовали для растопки, завернул колбасу и передал её младшему. На прощание они пожали друг другу руки.
– Вы уж не сердитесь, у нас ведь работа, – сказал старший сборщик перед уходом. – А чтобы вы поняли, что это за работа такая, я вам расскажу анекдот. Как-то раз, – начал он, – входит в переполненный бар детина двух метров ростом, видит на стойке половинку лимона, хватает его и изо всех сил сжимает. Потом оглядывает окружающих и говорит: «Десять тысяч лир тому, кто сможет выжать из этого лимона ещё хоть каплю». Все пытаются, но тщетно, лимон выжат насухо. Тут выходит старичок, худенький и невзрачный, и просит дать ему попробовать. Детина, смеясь, протягивает лимон. А старичок без видимых усилий сжимает его, и... кап, одна капля, кап, другая, кап, третья... Все в растерянности. Детина выкладывает деньги и спрашивает: «Простите, но как Вам это удалось?» И тот ехидно так отвечает: «Хе-хе, да я просто старый налоговый агент». И уходит.
С этими словами ушли и оба сборщика. А близнецы остались стоять, молча поглядывая друг на друга.
21 ,тот, который грустный
Ослица
Нижеследующий рассказ печальный и потому короткий. Описания страданий вообще не должны длиться так же долго, как реальные переживания, навсегда оставляющие шрамы в наших душах. Боль, какова бы она ни была, угнетает и мучает человека до конца его дней. Сперва она раскалённой лавой проникает по венам в сердце, потом затвердевает, образуя корку, и уже не проходит. Из-за этого мы стареем, из-за этого множатся наши страдания. Как сказал Байрон: «Воспоминание о пережитом счастье – уже не счастье, воспоминание о пережитой боли – всё ещё боль».
Но вернёмся к нашей истории. Парня, который не отличается умом, не учится, не знает и не хочет ничего знать о реальной жизни и не обращает внимания на то, что ему говорят, частенько называют ослом. В школе учителя даже надевают отстающим на голову картонный колпак с длинными ушами. Я тоже носил такой, и это было довольно унизительно. Вообще, то, что не гуси или куры, а именно ослы являются символом низкого интеллекта, давно стало общим местом. И всё-таки это далеко не так: на самом деле ослы наделены высочайшим интеллектом и деликатностью. Недавние исследования, весьма серьёзные и глубокие, только подтвердили эту истину, воздающую, наконец, кесарю кесарево. Отныне дети, подростки и даже взрослые, которых называют ослами, должны считать это комплиментом.
Несколько лет назад, когда несгибаемый Ичо Дуран по природному своему призванию, а также по причине экономических неудач превратился в овечьего пастыря, он стал свидетелем одного душераздирающего эпизода. Несмотря на то, что Ичо лет на десять лет меня младше, я почерпнул у него множество историй, попавших в итоге на страницы этой книги, за что я ему бесконечно благодарен. В тот раз он вместе со своим стадом расположился на пастбище Лодина-Альта, которое, кажется, тянется до самого неба. Напарником Ичо был Джанкарло из Молина, потомственный пастух, породивший, в свою очередь, череду других пастухов. Это настоящее кочевое племя, вечно движущееся под открытым небом и никогда не глядящее под ноги. Пастух всматривается только вдаль, туда, где горы смыкаются с небом. Он настойчиво впивается взглядом в эту неровную границу: отвлёкшись на какое-то мгновение, бывает, упустишь какую-нибудь овцу, но на фоне неба она будет прекрасно видна, и её легко будет вернуть в стадо. Так что, как это ни парадоксально, в мире пастухов чем дальше вещь оставишь, тем проще её найти.
Должно быть, это случилось в сентябре, ближе к его концу. На великолепных пастбищах Лодина-Альта в чуть разреженном воздухе склоняли головы цветы, а ветер лохматил кроны лиственниц в лощинах. С Ключевого холма, названного так из-за множества сбегающих с него ручейков, тянуло холодом, и это означало, что лето кончилось. Овцы жадно подъедали невысокую травку пастбищ Валацца и Пьян-деи-Джаи, словно опасались, что ветерок с Ключевого вдруг унесёт её, оставив стадо без пищи. Пастух и собаки приглядывали, чтобы овцы не заходили слишком далеко, туда, где луга внезапно заканчивались отвесным обрывом, спускающимся аж до самого Чимолайса, родины Ичо, который как раз стоял на краю и глядел вниз. Тысячей метров ниже он видел здание гостиницы с баром и рестораном напротив, где его предки годами забивали скот, чтобы до отвала накормить клиентов. Видел, как сновали туда-сюда машины: одни парковались, другие застывали на пару мгновений и снова трогались с места. Ком подкатил у него к горлу. Всего несколько лет назад это принадлежало ему: дом, гостиница, всё остальное, что нынче стало чужим. Финансовый кризис, говорят знающие люди. А у Ичо был другой кризис – душевный, вызванный болью и невзгодами, которые представлялись ему чередой пропастей, в каждую из которых можно падать бесконечно. И за каждым таким падением скрывается тайная мука, причин которой не раскрывают никому даже на смертном одре. И свою тайну Ичо тоже унесёт в могилу.