Да, когда мы были у Ек. П. [Пешковой], то туда пришли каторжане — в пижамах из Барвихи — Маршак и Чуковский. Ивановы привезли Ираклия [Андроникова]. Все были „добры“ с Фединым. Приехал очень почтительный министр с министершей. Ираклий гениально приветствовал Федина от имени Суркова — просто феерически. Было очень жаль, что не было Вас».
«27 июля 1959 г., Москва
… Были мы на американской выставке и очень огорчились — совсем не интересно и все то же самое, что на чешской, немецкой или какой другой. Выставляют фирмы, которые сумели обойти свое правительство и получить сюда доступ. Очень много фотографий, что всегда утомительно и скучно. Павильоны очень милы, но и только. Много книг, но их тоже не прочтешь за 1 час. В общем, смесь частных интересов и фирм с государственной пропагандой, и это получается плохо. Но интерес к ней большой, правда, у многих то же чувство, что у меня.
Вот чешское стекло будет, вероятно, великолепно, но не знаю, увижу ли я его. Мы числа 15 августа собираемся в Чехословакию с Сережей и Таней на нашей машине. <…>
Когда же я Вас увижу. Без Вас скучно и, главное, интеллект засыпает и все чувства притупляются…»
Валентина Михайловна — Анне Алексеевне
«22 июля 1959 г., Сигулда
Анна Алексеевна, дорогая!
Не успела я вернуться домой с почты, куда носила мое письмо к Вам, как приехала на велосипеде миленькая почтальонша и привезла мне Ваше письмо. Мои сомнения рассеялись, Вы ко мне „относитесь“[159] (так говорил один мой знакомый), но я огорчилась, что Вы, наша краса и гордость (и мороз Вас не брал зимой!), не устояли перед воспалением легких. Бедняжка! С непривычки к болезням Вам, наверное, особенно тяжело было. Я помню, как Вы в зимние вьюги прикрывали меня и Ваш „Гоголь женский“ противостоял ветру. Кто же будет теперь прикрывать нас обеих в зимнюю непогоду, когда мы будем совершать наши культурно-просветительные экскурсии? Тут уж на двоих нужен хотя бы один „Гоголь мужской“!
Сейчас хозяйка наша позвала меня смотреть по телевизору „Судьбу человека“, картина Бондарчука. Я поглядела немного, но сбежала. Что-то последнее время я стала чувствительной не в меру, и мне трудно смотреть человеческие страдания, да еще так выпукло показанные. Все же, конечно, долой натурализм! А ночью все эти ужасы снятся в увеличенных размерах.
Начинаю привыкать к жизни в Сигулде и даже открываю все больше радостей тихих и прелестей в здешнем пейзаже и жизни. Боюсь только, как бы меня окончательно не закабалили лень созерцания и ничегонеделания.
Читаю довольно много. В журнале „Театр“ с 5-го номера 1958 г. печатаются воспоминания Игоря Ильинского — интересно.
Скоро в Манеже откроется выставка чешского стекла, и я уже заранее ревную Вас к тому, с кем Вы пойдете. Интересно, сколько и чего Вы там „купите“.
Тамара пишет, что, по ее соображениям, Тимоша [Н. А. Пешкова] опять объединилась с В. Ф. Если это так, то у меня не найдется аргументов, чтобы ее оправдать и мне трудно будет общаться с ней даже без В. Ф. Так постепенно обрываются нити, связывающие меня с „семьей Горького“. Недаром мне было так грустно, когда я перед отъездом пошла на Никитской в комнаты Алексея Максимовича и просидела там час, вспоминая все прошедшее, связанное с А. М. <…>
Когда Вы думаете ехать в Чехословакию?..»
Анна Алексеевна — Валентине Михайловне
«25 августа 1959 г., Татранска Ломница
Мы добрались до обожаемых Татр! Ехали через Варшаву, это странный город, еще весь с остатками разрушений, восстановлено главным образом все старое: Старое Място, Университет, и сделано это совсем поразительно, мастера удивительные. Теперь решено строить больше жилых домов, а то варшавянам просто негде жить. Парки прелестны, но весь город оставляет какое-то грустное впечатление. Потом попали в Ченстохова, вот это совсем необыкновенно. Хотя был самый простой будний день — масса народу, все ходят и молятся, а перед собором громадная площадь, где, как на ярмарке, продается всякая святая всячина, я купила лубочную картинку и свистульку. Вот это предприятие громадное, монахи, ксендзы, всюду надписи, где мыть руки, где ноги! Кругом монастыря и собора чудесная терраса со „Страстями Господними“, где все преклоняют колени и молятся. Мы просто остолбенели, после Италии и Франции я нигде такого не видела.
А Польша вся единоличная, с нашей восточной стороны довольно бедная, а дальше на запад и юг около Кракова богатые хутора, каменные домики и всюду полоски, полоски и люди пашут на лошадях. <…> Следующей нашей остановкой был Освенцим. Это такая страшная картина, о которой даже нельзя написать. Все, что мы знаем об ужасах немецких лагерей, не дает даже отдаленного представления — это организованное методическое убийство, когда уже ничего человеческого не остается в людях. Все самые страшные людские пороки освобождены и поощряются. П. Л. не смог все это видеть и ушел нас ждать в машину.
159
«Относиться к кому словесно, письменно: обращаться, говорить или писать кому» (Толковый словарь В. Даля. 1881. Том 11. С. 741. Факсимильное переиздание, 1955).