Только телеграммы приходили исправно. Телеграмма — большое дело, хорошее дело… Но в телеграмме нет знакомого почерка. Разве в силах она сохранить прикосновение знакомых рук? Нет. Не в силах. Нет…
Бывало, конечно, и так, что он нес в своей сумке известия горькие: кто-то умер, а кто-то Кого-то разлюбил… Бывало, бывало… Таких известий он не носил бы вовсе… Но — служба. Ответственность. Шутка ли — почтальон.
Дядя Бичико едет вверх на своем огромном велосипеде. И щурится… Веки у него воспаленные, как у всех стариков в Сванетии. Он не только щурится, он будто вечно что-то жует, жует… Оттого что беззубый; верно, поэтому…
Дядя Бичико едет вверх, исправно нажимая на педали велосипеда короткими подагрическими ногами, обутыми в мягкие сапоги. Утро раннее, дорога пустынна. Но вот на дороге показываются две женщины.
— Бичико, — говорят они, — какие на свете новости?
Он останавливается, он любит поговорить. Садится в траву и, вынув трубку, покуривая, беседует с женщинами.
Никто никуда не торопится. Женщины идут в соседнее село на свадьбу. Идти им долго, ой долго! А так, перекинешься словом-другим, узнаешь новости — идти как будто повеселей…
Они перекинулись словом. Передохнули. И Бичико едет вперед, вперед на своем огромном почтовом велосипеде. Шутка ли — почта. Дело ответственное. А женщины уже далеко позади. Обе одетые в яркие, праздничные одежды.
— «Ой ри-ра, о-ри-ре», — поет дядя Бичико походную сванскую.
По левую руку — крыши, дома…
Дядя Бичико сворачивает к селу.
— Бичико, Бичико! Удостой. Зайди в дом, выпей мацони, устал небось.
Он заходит в дом, заходит в другой, выпивает мацони…
— А писем нет ли? — осторожно спрашивают горцы.
— Писем нет, — отвечает Бичико, — а газеты вот.
И едет дальше.
С обеих сторон дороги густые леса. У их корней живет сумрак. Тут и там обрывы — гранит и гнейс. Вниз летят потоки и водопады. Но разве он видит их? Нет, не видит. Скажите Бичико, что его страна Сванетия красивая, — ему это будет лестно, но он вас не поймет. Горы? Очень даже обыкновенное дело — какая тут может быть особая красота?
Вот село. С раннего утра здесь работают люди. Как деды: мотыга, коса и плуг. Мало земли в Сванетии. Да и какая такая земля на кручах гор?.. Нету еще для Сванетии трактора. Не изобрели.
…Хорошо. А может, сила Сванетии не в земле?
Так в чем же сила Сванетии? Время скажет. Сила есть, а какая — спросите свана.
Небольшой луг. Сверкая косами, горцы косят траву.
— Есть ли новости, дядя Бичико?
— Как не быть, есть новости. Вот они — письма издалека, оттуда, где нету гор.
И как это люди живут без гор? Какая такая жизнь без юру? Например, без двуглавой Ужбы? Худая жизнь. Жаль людей. Они не видали Тэтнульда, Лейлы, Эльбруса. Круглая Лейла никогда не сияла улыбкой такому бедному человеку. Они никогда и не слыхивали небось о пыли снежных обвалов… Так и живут — без гор.
А что знают такие люди о ветрах? За каждым камнем живет свой ветер. И дует по-своему… В разные-разные стороны дуют ветры… Не кричи в горах! От ветра, от громкого слова могут отколоться от гранитных отрогов каменные громады.
Говорят, будто у одного колхоза на Кубани больше пахотной земли, чем во всей Сванетии. Уж будто! А что ж, а что ж?.. Может статься. Чего не бывает? Зато на Кубани нет гор. А каково это — жить без гор?
Старик едет вверх. Устал. Пора бы и отдохнуть. Да и куда торопиться? Некуда торопиться.
Он вынимает хлеб и, сорвав стебли кисло-сладкой люцерны, закусывает.
Свет солнца отражается в спицах велосипеда.
Подзаправившись, дядя Бичико неторопливо раскуривает трубку.
Заходит солнце. В долину спускается сумрак. Теперь уже освещены ярким светом только вершины гор.
И вдруг впереди показывается башня. Стоит посредине Ингура на камне. Это и есть преддверие Калё.
— Дядя Бичико, заходи-ка в дом, отдохни, выпей чаю, выпей мацони. Окажи честь.
Он заходит в дом, заходит в другой.
— А нет ли известий? — осторожно спрашивают у почтальона.
— Как не быть. Есть письмо для приезжего мальчика.
Дядя Бичико не спеша, раздумчиво ест мацони.
— Ешь, дядя Бичико. Ешь. Окажи честь.
А вокруг почтальона переполох. Известие. Из Москвы. Приезжему мальчику…
— Костья! Костья! К тебе почтальон…
И Костя бежит. Он бежит так быстро, что дух захватывает.
Пристроившись у стола, накрытого белой, нарядной скатертью, неторопливо, раздумчиво распивает чаи почтальон.
— Письмо? Мне? Дайте! Скорей!
Но старик не торопится. А куда торопиться? Ведь письмо — вот оно, в его сумке. Не удерет обратно в Москву. Почтальон рассматривает приезжего мальчика, щурит красные веки… Разглядев Костю и будто решив, что тот достоин письма, почтальон говорит уклончиво: