Сбросив плащ — в нем не теплее! — Геннадий сходил в кустарник, принес несколько молодых березок и осинок, ветки сложил на навес, а стволы разрубил на длинные поленья и подкладывал в костер. Сырые дрова шипели, сочились; костер дымил; дым ровно поднимался к небу. К погоде, что ли? Или — к ненастью? Он не разбирался в приметах.
— Геннадий, а Геннадий, — позвала Вера.
— Как? Разве ты еще не спишь?
— Нет. Знаешь, я немного посплю, потом ты меня разбудишь, я посижу у костра. Только ты мне дров хороших наруби. Ладно?
— Спи, спи, — сказал он. — Спи, Вера. Наши в лагере все, наверное, уже давно спокойно спят.
Да, в лагере давно спали, и спали спокойно, потому что долгий хлопотливый день кончился благополучно.
7
— …Так что же у нас все-таки происходит, Олег Григорьевич? — настойчиво повторила Елена Дмитриевна свой вопрос, едва Геннадий скрылся в прибрежных кустарниках, а Трофим Петрович ушел к реке.
Буров пытался отшутиться:
— Оздоровление коллектива, — но сразу перешел на серьезный тон: — Нам еще больше трех недель идти по тайге, а если ежедневно будут такие происшествия, то мне придется держать ответ не только перед руководством института, а и в другом месте.
— И вы решили пожертвовать Верой? Или, прикрывшись ее ошибками, как щитом, себя уберечь?
— Не вижу жертвы. А потеря незначительная. Мы при ней больше теряли. Вы подумайте сами. Лошадь на перевале не удержала — это могло бы плохо кончиться. Бумагу упустила. Не вам объяснять, какие сложности нас теперь ожидают. Сегодня что учудила? Она, видите ли, забыла копалку в лагере! Слушайте, Елена Дмитриевна, ну сколько же можно прощать? Я уж не говорю о том, что сегодня у них с Мишкой что-то произошло… Да, да, произошло, я знаю. Короче: кончилось мое терпение, Елена Дмитриевна! Лопнуло, как говорят.
— Олег Григорьевич! Прежде всего, мы сами себя наказали. Давайте подсчитаем: два дня до Ивановки пройдет Геннадий и столько же обратно. Четыре дня теряем. Дорогое удовольствие ради нашей спокойной жизни.
— У меня другая арифметика, — возразил Буров. — Сегодня я еще схожу на гору, а вы закончите укос. Значит, день не потерян. Послезавтра, по моему плану, — опять дневка: километрах в пяти от маршрута есть интересная для нас роща.
— Но вы же обвиняли Веру в том, что она прозевала эту рощу!
— Я ошибся… Так вот, маршрут мы менять не будем, а вместе с вами сходим в эту рощу. Значит, еще один день сохраняется. Ну и до устья Бобровки будем идти полдня. Это тоже работа. Арифметика простая: из четырех, как вы говорите, потерянных дней два с половиной — рабочих. Да, полтора дня теряем, но взамен приобретаем спокойствие и уверенность в том, что никаких ЧП не будет.
— Олег Григорьевич! — с укором сказала Воробьева, — Чего только не бывает в маршрутах! Вы же знаете! Зачем же даже чрезвычайные происшествия планировать?! Как будто с нами в прошлых сезонах ничего такого не было! Через день-два все притерлось бы. А теперь? Все сначала начинать? А по-моему, самое большое ЧП — отправка Веры в Ивановку. Не помню я, чтобы кто-то — так делал!
— Ну что ж, — невесело улыбнулся Буров, — значит, я в этом деле новатор. Но за дисциплину в отряде, — он согнал с лица улыбку, — за порядок, за результаты работы отвечаю я. Один я! Вы согласны?
Елена Дмитриевна не ответила. Взяла свою папку, пошла. Буров подумал, что она идет отдыхать в палатку, но Воробьева прошла мимо.
— Елена Дмитриевна! — окликнул он. — Куда вы?
— Укос заканчивать, — ответила она, останавливаясь.
— Может, после обеда?
— А когда он будет, обед-то? Вы с Гмызиным разберитесь, дисциплину у них наведите, слишком вольготно они живут…
Олег Григорьевич взял тощую папку Веры — поделили они бумагу с Воробьевой, — еще раз провел по ремню, проверяя, на месте ли нож, которым он теперь пользуется как копалкой, и пошел в противоположную сторону, к горе.
Солнце уже книзу катилось, когда пришел в лагерь Мишка. Тишина. Возле кострища стоял закопченный чайник. Мишка притронулся к нему рукой — холодный. Неужели не обедали? Заглянул в мужскую палатку. Там, раскинувшись на спине, тихо похрапывал отец. Пусть спит. Подошел к женской палатке.
— Можно войти?
Молчание. Заглянул — тоже пусто. Влез в палатку, осмотрелся. Беспорядок. На месте спальника Веры — хвоя, обрывки бумажек…
Трофим Петрович вышел из мужской палатки, когда Мишка, перечистив рыбу, нарубив дрова, гремел возле костра посудой. Он рассказал Мишке обо всем, что произошло в отряде. Обо всем, что сам знал.