Единственным, кажется, личным предметом в этом царстве официальности была небольшая фотография в простой стальной рамке, как правило, невидимая за покрывавшими стол стопками и россыпями бумаг, книг и папок. Разве что иногда солнечный луч из-за спины Пахомова дотягивался до рамки. Скользящий серебристый взблеск тоже почему-то напоминал о море. На снимке — Арине рассказала Ева — была пахомовская жена. Погибшая лет пятнадцать назад. Погибшая глупо, бессмысленно. Да, так можно сказать про любую смерть, но… неудачно удаленный зуб, воспаление, по распространенной женской привычке не принятое всерьез, ураганный сепсис… что это, как не глупейшая ухмылка дурацкой судьбы? Их сына, Виктора, опера того же РУВД, что и Молодцов с Мишкиным, за глаза именовали Сыночком.
— Докладывай, — поторопил ее владелец кабинета.
— Во-первых, время. Соседка слышала выстрел около полуночи, а время смерти — около четырех утра.
— Кто выезжал?
— Плюшкин.
Пахомов кивнул.
— А соседка как?
— По-моему, нормальный свидетель. Не сочиняет.
— Телевизор?
— Возможно. Хотя странно. Посмотрел телевизор и застрелился?
ППШ промолчал, только смотрел выжидательно.
— Второе. В квартире порядок. И это не предсмертная генеральная уборка, а… В общем, это не логово отчаявшегося алкоголика, а жилье человека, который свою жизнь контролирует.
— Медкарту запросила? И финансовые дела попроси Оберсдорфа глянуть.
Ну да, если речь заходит о самоубийстве, первая мысль — не было ли у человека болезни какой-нибудь безнадежной и мучительной. Или долгов неподъемных.
— По финансам Левушка мне скоро перезвонит, а по медицине пусть сперва Плюшкин поглядит, может, и без медкарты все ясно будет.
— Мне тоже не верится, чтоб Степаныч вот так… — сказал вдруг Пахомов. — Не тот человек.
— Все так говорят, Пал Шайдарович, слово в слово. Не тот человек. Чужая душа, конечно, потемки, но, по-моему, это было во-вторых. В-третьих, с оружием есть неясность. Летальный выстрел был сделан из «беретты», ну, по крайней мере она там рядом лежала, еще подтверждение от баллистиков нужно, когда Плюшкин пулю извлечет.
— Не тяни.
— Из «макарова», что в ящике стола лежал, тоже недавно стреляли.
— Все?
— Если бы. Главное — записка предсмертная. Вот, — Арина протянула ему листок. — Это копия, оригинал я на графологию отдала, хотя Молодцов говорит, шубинская рука.
— Шубинская, — подтвердил Пахомов, пробежал глазами недлинный текст и присвистнул. — Степаныч что, с ума сошел? Хотя если застрелился, может, и сошел. Они же все раскрытые, ладно бы висяки. Но почему… — он провел пальцем по перечню, медленно, останавливаясь на каждом пункте, как будто на ощупь хотел что-то уловить.
— Почему именно эти убийства? Вот и я так же подумала. Даже если у него в мозгах помутнение случилось, все равно непонятно. И главное, Пал Шайдарович, у него папки по всем этим делам полнехоньки, то есть он давно материалы по ним собирал, еще до отставки начал. Я хочу из архива их взять и посмотреть.
— Посмотри. Что еще? — он проглядел листок с планом мероприятий. — Многовато напланировала. Ну почерковедческая и баллистика — это да, а что за следственный эксперимент со стрельбой?
— Во-первых, понять, телевизор соседка в полночь слышала или реальный выстрел. И, во-вторых, проверить, могла ли она не слышать летального выстрела. В четыре утра который. Дом-то панельный.
— Ладно, проверяй. Если это инсценировка… — он помотал головой. — Версии-то есть, зачем такое?
— Пока только бредовые.
— Например?
— Например, кто-то ненавидит правоохранительные органы настолько, что убить ему мало, надо почернее вымазать.