Пахомов с удовольствием бы от Витькиной любовницы избавился. Пусть бы шла в юрисконсульты какие-нибудь. Но кого — вместо нее? С юрфака приходят все больше летуны типа этого, как его? Скачко. Покрутятся слегка, связями обрастут — и давай в адвокатуру или в чью-нибудь корпоративную службу безопасности. Где, разумеется, гораздо сытнее, а мороки гораздо меньше. Или уж являются грезящие о всеобщей справедливости романтики вроде юного Карасика. А романтикам на следствии делать нечего, тут работать надо. Витькина Эльвира работник все-таки не такой уж плохой. Где лучше-то взять вместо нее?
Или вместо гладенького Баклушина? Впрочем, тот и сам уйдет. У него на лбу написано: выгоду свою не упущу, но главное — карьера. Так что рано или поздно — скорее рано — обеспечит себе повышение. А Эльвира так и будет место занимать. Может, надо было ей галерейное дело передать? Приостановила бы спокойненько, и никаких сложностей. Но стоило лишь подумать об этом — и к горлу тошнотно подступило давнее воспоминание. Такое, что и упрекнуть себя вроде не в чем, а все равно пакостно.
Змея как она есть.
Может, рядом с другой женщиной и Витька стал бы другим? И не болело бы так сейчас потрепанное пахомовское сердце? Хотя чего себя обманывать. Рыбак рыбака видит издалека, ну и откуда рядом с Витькой взяться «другой» женщине? Ему именно такая и нужна. Или такие…
Слишком многое ему прощалось, слишком многое сходило с рук. Ну а как иначе? Когда Маша, уже умирая, ненадолго пришла в себя… Он как сейчас помнил и безжалостное сияние трубок дневного света под потолком, и блеклые, серо-зеленые стены, и металлический блеск непонятных «штуковин» вокруг накрытого простыней хрупкого тела, и тяжелые темные веки. Сомкнутые ресницы казались очень длинными — он еще подумал тогда: как это я не замечал, что у Маши такие длинные ресницы? Может, потому что никогда не видел ее с закрытыми глазами? А теперь вот увидел.
Пожилая кряжистая медсестра заходила, поправляла что-то на железной треноге, от которой к телу под простыней шла прозрачная трубка, вздыхала:
— Вы бы пошли отдохнули? В сестринской кушеточка есть. Сколько уже сидите? Она все равно ничего не чувствует.
— Как же… если она очнется, а рядом никого? — пробормотал он с непонятной надеждой, хотя никакой надежды уже не было.
— Ну так мы сразу на мониторе увидим, если что… если очнется, — быстро поправилась она, вздохнула еще раз и ушла.
В сестринскую — на кушетку — он, конечно, не пошел, остался сидеть возле Маши. Даже если она не очнется — похоже, толстая медсестра была в этом уверена — все равно. Уйти — и бросить ее одну среди всех этих мертвых железок?
Когда ресницы дрогнули, он подумал, что зрение его обманывает: устал все-таки сильно. Но они дрогнули еще раз… и поднялись. Открывшиеся вдруг глаза странно блестели. Она вас все равно не узнает, говорила медсестра. Но она узнала:
— Паша… — не голос, а шелест. — Паша… Прости…
Она просила прощения! Он ужаснулся. Хотя понял, конечно — ему ли не понять. За свою слабость она просила прощения, за то, что требует внимания — она, которая сама всегда обо всех заботилась. Если неважно себя чувствовала, никогда не жаловалась, все болячки перехаживала на ногах. Терпела. Вот и дотерпелась. И он, привыкший к ее всегдашней абсолютной надежности, не догадался. Не заметил ничего. А потом стало уже поздно.
— Витя… — он не столько услышал это, сколько догадался по движению потемневших сухих губ. — Береги его… Паша… обещай…
Упав возле узкой белой койки на колени, он прижался губами к высунувшейся из-под простыни ладони — клялся.
И держал потом свое обещание — изо всех сил, изо всех своих умений. Как же! Маша просила сына беречь! Вот только он… не уберег. Ошибся. Думал, беречь — значит, оберегать. Щадить. Прощать.
А сейчас уже и не изменишь ничего.
Сам-то Витька ни о чем таком не задумывается, абсолютно убежденный, что именно он живет правильно. И ведь неглуп, совсем неглуп. Защиты от отца — если вдруг что — ожидает, как чего-то бесспорного, но торопиться с карьерой — и требовать, чтоб отец подтолкнул — не спешит. Ну да. Чего ему по карьерной лестнице карабкаться, ему и в операх удобно и приятно.