— Но ведь это салют адмиралу!
— Они и есть адмиралы морских пучин и заслужили такие почести! — произнес адмирал.
Пиккары ступили на трап, и тут же раздались пронзительные свистки боцманской дудки. Это был салют моряков.
Жак не удержался от улыбки, наклонился к отцу и сказал:
— Быстро продвинулись по службе два сухопутных швейцарских моряка, не так ли, отец? Вот мы уже и адмиралы!
А на острове их встречали как настоящих героев. Пока они шли по узенькой улочке, поднимаясь к дому, что отвели им для отдыха, их буквально засыпали цветами, которые бросали сверху, из окон. Потом торжественный прием в муниципалитете, потом обед, незаметно превратившийся в ужин, — отцы гостеприимного города старались изо всех сил, чтобы этот день остался у героев в памяти.
Отец и сын чувствовали себя очень усталыми, им хотелось лечь и уснуть, но встать и уйти они не могли. Первыми поднялись отцы города: извинившись, они сообщили, что им нужно провести короткое экстренное совещание. Они вышли и через некоторое время вернулись, объявив гостям, что Пиккары единогласно избраны почетными гражданами острова. В подарок отец и сын получили огромный нос рыбы-пилы.
На другой день буксир ввел «Триест» в бухту Ка-стелламмаре, где он впервые соприкоснулся с водой. Был поздний вечер, и отец с сыном удивились, когда увидели идущие навстречу им корабли, украшенные гирляндами огней. Потом над кораблями вспыхнули султаны фейерверка… В городке был настоящий праздник…
А вскоре Пиккары переступили порог своей виллы в деревеньке Шебр, раскинувшей опрятные домики на берегу Женевского озера. Когда-то, много лет назад, Огюст Пиккар пролетал над этим озером на шаре… Теперь он вернулся на его берега после самого глубокого путешествия в морские пучины.
Где бы ни бывал человек, куда бы судьба его ни забросила, он всегда мечтает о доме и, возвращаясь, неизбежно чувствует себя обновленным. Ветры странствий перерождают нас, и стены родного дома открывают нам это.
Что-то похожее, кажется, испытали в тот день Пиккары.
Вечером местные жители преподнесли им сюрприз. Возле их дома в честь их достижения и в честь возвращения посадили серебряный кедр, а на стволе его укрепили дощечку, где было написано: «30 сентября 1953 года». День, когда Огюст Пиккар совершил свое последнее и самое глубокое путешествие в глубины моря. Еще мало кто знал, что он решил уступить свое место сыну.
В один из тех теплых осенних дней отец сказал сыну:
— Ну вот, Жак. Теперь ты будешь командиром «Триеста»,
Стоял солнечный день апреля, деревья на бульварах Брюсселя уже оделись свежей, ярко-зеленой листвой, ветры несли сочные, чистые запахи влажной, хорошо прогретой земли. Наверное, только весной, вот в такие светлые, теплые дни верится, что все лучшее, что тебе отпущено жизнью, не позади, многое ждет еще впереди. Радость ожившей природы становится радостью человека, и он легко идет ей навстречу, доверчиво ей отдается, забывая, что весна — это лишь временно, потом будет лето, осень и снова зима…
Зато пока есть вот этот ясный, радужный день, немного пьянящий даже и наполняющий верой тех, кто хочет верить и кому есть во что верить.
Косые лучи солнца золотыми тонкими копьями пронизывали прохладный сумрак аудитории, перед доской которой на возвышении стоял профессор Пиккар. Он был в темно-синем костюме и в галстуке, аккуратно завязанном под воротником белой сорочки. Почти такой же белой, как его голова…
Как непохож он сейчас на того профессора Огюста Пиккара, фотографии которого печатали едва ли не во всех крупных газетах мира, — человека с всклокоченными волосами, в рубашке с расстегнутым воротом и закрученными выше локтей рукавами. Глядя на него сейчас, трудно поверить, что это он первым совершил полет в стратосферу, что это он всего лишь полгода назад достиг глубины, где никогда прежде человек не бывал. Зато он очень похож на маститого ученого, почти всю жизнь сидящего над расчетами, на ученого, творящего открытия в тиши кабинета или лаборатории.
В аудитории нельзя было найти свободного места, и тишина в ней стояла такая, что слышны становились даже слабые звуки, приходящие с улицы.
Профессор Пиккар читал свою последнюю лекцию. И все это знали.
Когда-то, очень давно, он так же сидел, внимательно слушал лекции, старательно покрывая страницы толстой тетради длинными формулами, которые профессор писал на доске. И рядом с ним сидели такие же молодые студенты, и всем им казалось, что каждый из них войдет в жизнь и останется в ней победителем.
Где они теперь, старые товарищи его студенческих лет… Многих давно уж не стало, многие потерялись, унесенные бог весть куда бурным потоком житейской реки… Где они?.. Никогда уж ему не узнать…
Другое поколение сейчас перед ним, но такое же молодое, сильное племя. Теперь им идти дорогой поиска, дорогой ошибок, дорогой открытий. Если бы можно было начать жизнь сначала… Впрочем, вряд ли ему стоит сетовать: уж он-то воистину сделал все, что хотел. Пусть и для них в жизни свершится задуманное.
Пиккар стоял перед студентами, заметно взволнованный, часто покашливая, чтобы скрыть неуверенность в голосе, то и дело доставая платок и тут же его пряча в карман. Он не думал, что это так трудно — прощаться.
Он прощался с университетом, уходил из аудитории, но он не уходил от жизни и не прощался с работой. Что из того, что ему семьдесят лет? Он еще полон энергии, у него есть интересные мысли. На той своей последней, прощальной лекции профессор Пиккар рассказал студентам о новом аппарате для подводных исследований, который он задумал построить. Он назвал аппарат мезоскафом, что означает «судно для средних глубин».
Он говорил о мезоскафе, все более и более увлекаясь, рисуя картины, откроющиеся перед экипажем ученых.
— Я знаю, — говорил профессор Пиккар, — найдутся люди, которые построят такой корабль и которые совершат в нем путешествие в глубины моря. И еще мне хотелось бы вам сказать: исследователь не должен необдуманно бросаться навстречу опасностям. Стремления ученого должны быть направлены к тому, чтобы использовать свои знания, предвидеть опасности, глубоко изучить все подробности и уметь применить дар математического анализа всюду, где это возможно. Если ученый убежден, что он сумел устранить заранее возможные опасности, что он ни о чем не забыл, только тогда он может доводить до конца свой труд.
Меня часто спрашивали, почему после стратостата мне захотелось сконструировать батискаф — подводную лодку для больших глубин. Когда я создавал свой аппарат, предназначенный для свободного плавания в глубине морей, я удовлетворял свою потребность в изысканиях, надеясь открыть пути к исследованию океанов…
Когда он кончил, студенты поднялись со своих мест и долго аплодировали ему. Пиккар стоял молча, растроганный, иногда склоняя в поклоне седую голову. Толстые стекла его очков отсвечивали, и никто не смог в те минуты разглядеть выражение глаз Огюста Пиккара. Глаз, которые успели очень много увидеть. Умных, добрых, проницательных глаз…
Жак искал средства для новых погружений «Триеста». Он весь погряз в заботах, подсчетах, прикидывая, сколько будет стоить дробь для балласта, сколько бензин, во что обойдется буксировка батискафа к нужному месту в море и, главное, батареи. Серебряно-цинковые аккумуляторы, без которых батискаф мертв и недвижим и которые очень быстро выходят из строя, стоят «всего-навсего» 12 тысяч долларов. У самих Пиккаров таких денег не было, давать их никто не хотел и все 1954 и 1955 годы «Триест» стоял в сухом доке.
Напрасно Жак горячился, доказывая людям, способным помочь, что эксплуатация обычной подводной лодки стоит много дороже, что даже недельные издержки сопровождавших их в последнем погружении итальянских военных кораблей позволили бы «Триесту» работать весь год. Все было напрасно. Его понимал только отец.