Одну за другой рекордную глубину проходил батискаф, опускаясь в бездну впадины. За стеклом иллюминатора лишь черная, как ночное ненастное небо, вода. Вечный мрак, вечное спокойствие и вечная тишина.
По расчетам Жака, до дна оставалось что-то около двух километров — у всякой бездны есть все-таки дно, и он решил сбросить немного балласта, чтобы уменьшить скорость. Встретить дно на такой большой скорости означало бы полную катастрофу.
Жак напряженно вглядывался в иллюминатор, надеясь увидеть в свете прожектора дно, потом оборачивался и следил за пером самописца, вычерчивающим длинную ровную линию — видимо, эхолот отметил только что сброшенный балласт.
«Какое здесь дно?» — вот что его сейчас беспокоило. Если его покрывает толстый слой ила, батискаф может завязнуть в нем. Промелькнула тревожная мысль: «Не подстерегает ли нас опасность погрузиться в это вещество и навсегда в нем исчезнуть, прежде чем мы поймем, что соприкоснулись с дном?»
Это возможно… Вспомнил недавний эксперимент советских ученых, когда они спускали с «Витязя» в самые глубокие места котловины фотокамеру, пытаясь получить фотографии дна, и всегда пленка возвращалась идеально чистой. Ясно, что камера делала снимки, полностью погрузившись в толстый слой ила.
От этих мыслей его отвлек сильный, хотя и приглушенный взрыв, гондолу сильно тряхнуло. Инстинктивно Жак и Уолш напряглись, их взволнованные взгляды встретились.
— Мы ударились о дно? — спросил Уолш.
— Не думаю, — ответил Жак.
— Тогда что это было?
— Возможно, взорвался прожектор над передним иллюминатором.
Внимательно все осмотрев, они продолжали спускаться. Батискаф шел медленно, плавно. Теперь в любую минуту можно было ждать соприкосновения с дном. «Каким оно будет? — подумал Жак. — По расчетам, мы уже на дне котловины. Впрочем, наверное, глубиномер ошибается. А вдруг мы уже погружаемся в дно?»
Заглянув в иллюминатор, Жак увидел освещенную прожектором маленькую красную креветку. Вот уж неожиданная встреча на такой глубине!
Вдруг Уолш воскликнул радостно:
— Замечательно, замечательно! Осталось три сажени — вы видите дно через иллюминатор? Ну наконец-то мы добрались до него!
Жак приблизил лицо вплотную к холодному плексигласу иллюминатора и увидел абсолютно плоское, чистое дно табачного цвета. Батискаф торжественно садился на самое глубокое дно планеты Земля… Никогда прежде человек не видел его.
Каким же странным оно показалось двум людям… Словно это было не дно океана, а мертвая, без признаков жизни поверхность иной планеты, чуждая, враждебная ко всяким пришельцам…
Жак вспомнил отца. «Жаль, что его сейчас нет со мной…»
Почему-то ему вспомнились слова отца, когда тот наставлял его в детстве. Отец часто давал ему решать задачи — разные, сложные и несложные, но всегда на сообразительность. Профессор Огюст Пиккар говорил тогда сыну: «Никогда не удовлетворяйся поспешным решением. Истинный ученый должен упорно добиваться единственно правильного решения».
Всю свою жизнь сын следовал этому правилу. И вот теперь он добился успеха. Успеха полного, закономерного, к которому он шел долгие годы. И всегда рядом с ним был отец. Даже сейчас, хотя, пожалуй, они никогда не оказывались так далеко друг от друга.
Неожиданно Жак увидел на дне рыбу. Плоское существо внимательно смотрело на батискаф — столь внезапно появившееся здесь чудовище. Рыба шевельнулась и медленно, едва заметно двигаясь, исчезла в царстве вечного мрака.
Только теперь человек смог ответить на извечный вопрос: есть ли жизнь на дне океана? Да, есть! Вся его многокилометровая толща насыщена жизнью. Она вездесуща, и нет ей в океане преграды…
В едином порыве Пиккар и Уолш повернулись и пожали друг другу руки.
И вдруг к ним донесся голос с поверхности, и это тоже казалось истинным чудом, что голос человека пробился через такую массу воды. Их вызывали с буксира.
Уолш доложил:
— Мы на дне котловины Челленджер, глубина 6300 саженей. Конец.
Голос, который они услыхали, дрожал от волнения:
— Слышу вас слабо, но четко. Не можете ли повторить глубину?
Двадцать минут двое работали на дне котловины Челленджер — вели наблюдения, проделали ряд измерений. Постепенно в гондоле сделалось холодно — температура упала до десяти градусов тепла, у гидронавтов начали мерзнуть ноги.
Жак сбросил балласт, и батискаф, легко качнувшись, оторвался от дна. Через три с половиной часа «Триест» стало сильно раскачивать — значит, они уже на поверхности.
Уолш продул сжатым воздухом входную шахту, они открыли люк, поднялись наверх и вышли на палубу. Было очень жарко, стоял ясный, солнечный день…
В этот день человек покорил самое глубокое дно планеты. Свершилось. Жак Пиккар, сын Огюста Пиккара, в батискафе, изобретенном отцом, первым из людей совершил этот научный подвиг. Достижение Пиккара и Уолша побить невозможно — его можно лишь повторить. Если… Если, конечно, не откроют более глубокую впадину. Это возможно. И если какой-нибудь грандиозный катаклизм, случившийся в недрах земли, не сдвинет где-нибудь дно океана, не расколет его, создав новую бездонную трещину. И человек, узнав об этом, обязательно захочет опуститься в нее.
Что поделаешь — так он устроен.
В Шебре Огюст Пиккар жил недолго. Там можно прекрасно отдыхать, в этой милой деревеньке на берегу старого озера, а он хотел еще поработать — он всерьез решил заняться проектом своего мезоскафа. Он хотел дать науке еще один аппарат — подводную лабораторию, в которой бы экипаж из нескольких человек мог вести исследования, долгое время не выходя на поверхность. В батискафе, необходимом для достижения большой глубины, — он это знал по себе — все же трудно работать. В нем тесно. В мезоскафе он намеревался создать полный комфорт.
Пиккар перебрался в свой дом в Лозанне — он очень любил кабинет в этом доме — и погрузился в чертежи и расчеты. Иногда он выходил на прогулку, старый, высокий профессор, которого узнавали на улице все, даже дети. Его давно уже называли «профессором вверх-вниз» — за то, что он первым проник в стратосферу и первым достиг недоступных прежде глубин. На улице ему часто кланялись совершенно незнакомые люди. Он не скрывал, что ему приятно такое внимание.
Журналисты оставили его в покое, хотя время от времени их интерес к Пиккару вновь пробуждался. Все-таки такого человека, сумевшего пройти в своих аппаратах две разные стихии, до него еще не было.
Его часто, как он сам говорил, спрашивали: «Почему после стратостата вам захотелось построить батискаф?» Он отвечал: «Эти аппараты чрезвычайно сходны между собой, хотя назначение их диаметрально противоположно. — И добавлял с хитрой улыбкой: — Возможно, что судьбе было угодно создать это сходство для того, чтобы работать над обоими аппаратами мог один ученый». Какая уж там судьба… Он сам создал это сходство. Оно возникло как математически выверенный результат, как решение единственно верное, как плод фантазии, воплотившейся благодаря волшебству расчетов в металл. Огюст Пиккар умел творить волшебство…
Как-то его спросили: «Довольны ли вы своей жизнью? Не ропщете ли вы на судьбу?» Он сказал: «Можно ли роптать на судьбу, имея такую высокую цель, как участие в грандиозных открытиях и творениях человечества — в изучении и освоении мира? Человек открывает новые страны, поднимается на вершины, осваивает небесные просторы, освещает области вечного мрака — это и делает его жизнь полноценной».
Да, это действительно полноценная жизнь, и он познал ее полностью, весь ее спектр, от спокойной надежды и радости победителя до горечи неудачи и жестоких минут безысходности. Он испытал все.