В физике тогда не было, пожалуй, ничего более интересного и загадочного, чем космические лучи. О них знали немного. Знали только, что они возникают где-то в невообразимых далях вселенной и пронизывают земную атмосферу и даже толщу земли. Кажется, нет силы, способной их удержать. Но вот что заметили: чем больше высота над землей, тем интенсивней эти лучи. Конечно, для того чтобы раскрыть их природу, понять наконец, что же это такое, нужно встретить лучи выше, пока не иссякла их сила, пока они еще не рассеялись от бесконечных столкновений с атмосферными атомами.
Пиккар подсчитывает: там, где давление воздуха в десять раз меньше нормального — на высоте шестнадцати километров, космические лучи во много раз меньше сталкиваются с атомами атмосферы, и, значит, именно на этой высоте их свойства полнее. Они там должны быть почти такими же, как в космосе, на их долгом пути к Земле. Вот почему профессор Огюст Пиккар ставит перед собой конкретную цель: поднять приборы на высоту 16 тысяч метров, измерить интенсивность космических лучей, проследить их направление и посмотреть, сможет ли свинцовый лист остановить эти лучи. И еще он хотел доказать: для достижения авиацией больших скоростей нужна большая высота.
У него был только один путь для доказательства: подняться самому в стратосферу. Тогда уже были шары-зонды, способные подняться на такую высоту, но не было приборов-автоматов, на точность которых Пиккар мог бы вполне положиться.
Ему говорили: «Это невозможно, профессор! Человек не может жить в стратосфере из-за малого давления воздуха, и вы это прекрасно знаете!»
Он отвечал: «Это так. Но можно подняться в воздухонепроницаемой гондоле».
Ему возражали: «Да вы в ней просто-напросто задохнетесь!»
Он объяснял: «В гондоле можно поддерживать почти нормальную атмосферу…»
С ним не соглашались: «Нет, это утопия».
Позже, оглядываясь на длинную вереницу прожитых лет, он напишет: «То, что теперь для нас элементарно, тогда казалось утопией. Единственным возражением, которое выдвигали против меня, было: почему все это до сих пор не существует? Как много раз приходилось мне слышать соображения такого рода!»
Скептиков тоже можно понять: слишком жестоко расплачивался человек за попытку перейти рубеж атмосферы. Чудом спасаются англичане Глейшер и Коксуэлл в 1862 году, поднявшись на высоту 11300 метров. Правда, сам факт достижения такой высоты и сейчас у многих вызывает сомнение. Один из аэронавтов долгое время был без сознания, другой зубами тащил веревку маневрового клапана, чтобы выпустить газ. Потом трое аэронавтов — Гастон Тиссандье, Сивель и Кроче-Спинелли — предприняли отчаянную попытку достичь большой высоты. В живых остался лишь Тиссандье…
Сомнений не оставалось: в верхних слоях атмосферы человек жить не может. Он рожден на земле и уготован для жизни на земле. Но человек потому и стал человеком, что не захотел исполнять эту убогую роль. Он посмотрел на звезды, и его потянуло в небо. Он увидел море, и ему захотелось познать глубину.
Пиккар пришел к идее герметичной кабины совершенно самостоятельно. Его идея была и дерзкой, и неожиданной для всех, кто впервые слышал об этом. Пиккар не знал, что за много лет до его рождения в далекой России великий химик Д. И. Менделеев предложил эту идею. Он не знал, что Менделеев, презрев скептицизм окружающих, сам поднимался на шаре и в полете производил измерения. В одном из своих трудов Менделеев писал: «…прикреплять к аэростату герметически закрытый, оплетенный, упругий прибор для помещения наблюдателя, который тогда будет обеспечен сжатым воздухом и может безопасно для себя делать определения и управлять шаром». Судя по всему, Пиккар никогда не читал этих строк.
Он первым построил такую гондолу. И он же первым поднялся в ней в стратосферу. Как-то уже в старости Пиккар произнес такие слова: «Для того чтобы добиться успеха, нужны были три специалиста: физик — чтобы дать идею, инженер — чтобы воплотить ее в жизнь, и пилот — чтобы поднять воздушный шар в воздух. Я владел одновременно этими тремя профессиями. Именно мне нужно было взяться за дело. И я довел его до конца».
Он принялся конструировать гондолу и оболочку. Ясно, что гондола должна быть сделана из легкого металла и иметь форму шара. Во-первых, такая форма дает при данном объеме наименьшую поверхность, а это выгодно: кабина будет легче. Во-вторых, сферическая гондола, исходя из законов физики, с большей надежностью выдержит разницу в перепаде давления воздуха. В кабине-то давление в десять раз будет сильнее, чем за бортом.
Потом он сел рассчитывать оболочку. В первый момент он сам удивился ее размерам: она должна вместить 14130 кубических метров газа, а на высоте шестнадцати километров, когда газ расширится и займет весь объем оболочки, ее диаметр станет равным тридцати метрам. Двенадцатиэтажный дом-башню можно было бы упрятать внутри такой оболочки.
И вновь находились люди, волей-неволей пытавшиеся поселить в нем сомнение. Внимательно слушая все его доводы, в недоверии покачивали головой, иногда говорили: «И все же вряд ли у вас это получится». Он отвечал: «Я уверен в своих расчетах!»
Ему говорили: «Расчеты расчетами, но дело здесь в принципе: свободный аэростат — игрушка ветров; какой цели он служит? Его даже нельзя направлять по желанию».
И он, расчетливый практик, трезвый, сознательный рационалист в работе, которую делал, отвечал так, как мог ответить только романтик: «Но должна ли действительно каждая вещь быть практически полезной? Свободный аэростат служит свободе, наблюдательности, прогрессу, возвышению души. Не достаточно ли этого? Мы, воздухоплаватели, высоко ценим свободный аэростат». И добавлял, улыбаясь: «Кто осудил бы кофейную мельницу за то, что она не может шить? Кто обвинил бы швейную машину за то, что она не способна молоть кофе? Всякая вещь, выполняющая свое назначение, хороша сама по себе».
Он-то знал, какое назначение должен выполнить шар.
Теперь ему нужно было достать деньги. Что поделаешь — такова проза жизни. Прошли времена, когда можно было сделать открытие, нацелив нехитрую трубу на звездное небо или склонившись над простеньким микроскопом, на предметном столе которого всего лишь капля воды. В XX веке инструменты научных исследований стали дорого стоить. И стратостат для Пик-кара был как раз таким инструментом.
Можно считать, что тут ему повезло. Он пишет в бельгийский Национальный фонд научных исследований письмо с просьбой предоставить кредит на строительство стратостата. И обстоятельно описывает задачи полета. Пиккар подсчитал, сколько нужно: 400 тысяч бельгийских франков, и он их получил. Свой будущий стратостат он обещает назвать ФНРС — по первым буквам названия фонда, и сдержал свое обещание.
Гондолу и оболочку делали в разных местах: гондолу — в Бельгии, в Льеже, а оболочку — в Германии, в Аугсбурге. Шли последние месяцы 1929 года.
Быстро пролетело время студенчества. Так всегда кажется, когда смотришь назад. Еще недавно думалось, что оно тянется медленно, словно бы неохотно связывая каждый последующий день с предыдущим, а теперь, когда все позади, невольно думаешь: слишком стремительно пронеслись эти годы…
Огюст и Жан получили дипломы в двадцать шесть лет. Они стали еще больше похожи и, сами того не желая, не раз ставили в неловкое положение своих педагогов, вечно их путавших.
У Огюста после окончания учебы появилась возможность остаться в училище, в лаборатории магнетизма, которой руководил профессор Пьер Вейс. Профессор давно наблюдал за Огюстом и, как только тот получил диплом инженера-механика, сразу же предложил ему место своего ассистента. «Через три года вы сможете защитить диссертацию», — сказал профессор Пиккару.