В то утро, когда на востоке начала собираться призрачно-лиловая туча, я впервые ошиблась, предсказав бурю. Ни назавтра, ни в ближайшие дни на небе не появилось ни облачка. А туча продолжала темнеть, наливаться багровым, как густеющая кровь. Казалось, она излучает собственный странный свет, и от этого у всех нас тени сдвоились: прилипла еще одна, серая и рваная, будто старая паутина. Я чувствовала исходящий от тучи ужас, но не понимала, что происходит. Пока не стало слишком поздно.
Мы с отцом рыбачили в море, когда грозовой восточный горизонт пролился тремя тощими, словно голодные псы, шхунами. Корабли с потрепанным такелажем, без флагов шли круто к ветру, срезая макушки волн.
Увидев их, отец вскочил на банку, с тревогой прищурился.
- Уходим, Айла, - бросил он мне, прыгая на весла. - Живо!
- А сети? - вздрогнула я. Хотя от серого ореола вокруг кораблей стало жутко и мне.
- Не до них.
Дрожащими руками я достала запасные весла и вставила в уключины. Старшая услышала мою панику и поддержала. Мы налегли - баркас стрелой полетел по воде.
Но нас уже заметили. Как мы ни старались, шхуна приближалась быстрее. Когда с борта нацелились два десятка аркебуз и прозвучал приказ, пришлось остановиться.
Я ожидала, что, поднявшись на палубу, увижу кровожадных убийц, источающих злобу и жадность. Но команда пиратского корабля состояла из потрепанных жизнью людей, которым было мало что терять кроме собственной жизни. Одни спокойно лазили по реям, управляя парусами, некоторые перебрасывались шутками и хохотали, другие точили и чистили оружие. Их было много, сотня, может, больше. К предстоящему набегу пираты относились деловито, как к трудной и привычной работе. Над многими витала аура смерти или тяжелых увечий, но будущее их не заботило. И в этом-то заключался весь ужас. Молить о милости можно, когда убийца сознает, что творит страшное. И бессмысленно, если для него человеческая жизнь не важнее блошиной.
Капитан шхуны носил атласный камзол, начищенные сапоги и гладко брил смуглый подбородок. Когда-то он принадлежал к знатной семье и, видимо, по-прежнему считал себя вельможей.
- Какие чудесные волосы у твоей дочери, мэтр. Чистое серебро, - с усмешкой протянул он, наматывая мою косу на лишенную трех пальцев левую руку. - Я оставлю локон на память, ты не против, дитя?
Срезав прядь у виска, обнаженный клинок переместился к моему горлу.
- Что вам нужно от нас? - Отец рванулся из держащих его рук.
- Фарватер. Мы можем найти его и сами, но с твоей помощью будет быстрее.
- Но я рыбак, а не штурман!
Капитан нахмурился. Он не любил прямых взглядов и еще больше - отказов. Нож скользнул по моей щеке, заструилась кровь.
Я чувствовала, как Старшая возмущенно сжала кулак. Я могу вывернуть руку этому человеку из сустава, ведь он не ожидает такого от девчонки. Но со всей командой мне не справиться.
- Ты не раз видел, каким путем идут в гавань торговые корабли, верно?
Отцу пришлось подчиниться.
В городе подняли тревогу, когда шхуны прошли половину пролива. В крепости на скале торопливо затрубил горн, забегали люди. Форт огрызнулся поспешными залпами, но ядра лишь вспенили воду, только два или три выбили щепу из фальшбортов. Невероятная наглость пиратов застала защитников врасплох.
Едва корабли миновали пролив, мы с отцом перестали быть нужны. Завороженная летящими ядрами, я едва не пропустила миг, когда капитан кивнул своим головорезам. Но отец знал, что так будет. Одним сильным толчком он столкнул меня за борт. Падая, я увидела, как он бросился к ближайшему пирату, перехватил меч, попытался отнять...
- Нет!
Я провалилась под воду. Крик стоял у меня в ушах - это кричала Старшая.
Зеленоватую, наполненную пузырьками толщу пробило еще одно тело, от которого потянулся широкий кровавый след.
Отчаянным усилием я подплыла к отцу, схватила за рубаху, потащила наверх. Когда мы вынырнули, он закашлялся. На губах показались кровавые пузыри. Серая тень полностью наползла на него.
- Нет, - шептала я, изо всех сил удерживая отца на поверхности. Он вдруг стал слишком тяжел, слишком. Старшая помогала, но от холодной воды у меня начало сводить мышцы. Отец открыл глаза; их синева совсем потускнела. Но голос был тверд, как всегда:
- Уплывай, Айла, - приказал он.
- Я тебя не брошу...
- Ты не вытащишь меня, а утонешь рядом. Уплывай, ну же!
От этого усилия он вновь потерял сознание.
А я поняла, что не смогу. И Старшая поняла.
Тонуть тяжело. Когда легкие горят огнем и, кажется, сейчас лопнут, невозможно не вздохнуть. Но от морской воды, ворвавшейся в грудь, легче не становится. Боль раздирает тело, рвет на куски, перед глазами мелькают чудовищные видения.
Старшая корчилась и стонала где-то там, далеко, но дышала за двоих, и когда сознание прояснялось, я двигалась к берегу, как могла.
Мы выбрались на каменистую отмель, когда отец был уже мертв. Я лежала рядом без сил, без мыслей, без движения. Глядела в его открытые глаза. Видела, как из только что сильного, надежного, любимого человека медленно уходит свет и тепло. Как исчезает родная душа, а на его месте остается пустая оболочка. Слез не было, только всепоглощающая боль.
Когда на фиолетовое, подпаленное рыжими сполохами небо поднялась луна, я понемногу начала чувствовать. Слышать. Осознавать. Не с первой попытки удалось пошевелиться, заставить кровь прокладывать себе дорогу по жилам.
Пора идти.
Ноги, будто деревянные, срывались с обломков скал, но посиневшая от холода кожа не чувствовала ударов. Мокрые лохмотья, в которые превратилось платье, цеплялись за камни. Ботинки остались на дне. Оранжевое пламя пожаров отражалось в спокойной воде гавани, и казалось, море горит, а тени утесов прыгают вокруг, прячутся и неожиданно вырастают на пути.
Ты до сих пор полагала, что главное в этом мире - жизнь? Но вот миг, когда смерть становится нужнее. Жизнь больше невозможна без смерти.
Старшая сильно прикусила губу.
Да, мы выучили этот урок вместе.
Предместья казались вымершими. Те, кто мог убежать или затаиться, так и сделали.
Горели склады у пристани и несколько домов на Торговой улице. Чем ближе - тем яснее прорисовывались контуры притихших зданий, заборов, брошенных повозок и пожитков. Громче слышались крики. Пираты грабили город.
Из дома с вывеской винодела доносились безостановочные женские вопли. Дверь висела на одной петле. Я подняла деревянные вилы, что валялись рядом с телом мужчины. Я очень плохо соображала в ту минуту, иначе задумалась бы, что могу против закаленных в стычках разбойников.
Наверное, растрепанная десятилетняя девочка с рогатиной не очень смутила плотного чернобородого пирата. Он лишь приподнялся над распростертой перед ним женщиной:
- Кыш!
Размахнувшись, я швырнула вилы - чтобы хоть напугать.
Деревянные зубья пронзили горло негодяя и прочно засели в стене, пригвоздив его как мошку на булавке. В ошеломлении я наблюдала, как кровь стекает по грязной робе и новому, слишком тесному кафтану, по дергающимся голым ногам и спущенным штанам.