Лучше всего брать для этой цели гранаты. Самые темные, почти черные гранаты, славящиеся силой и длительностью своей злобы. Их ненависть наиболее устойчива и могуча. У меня есть колечко, совсем небольшое, из девяти злобненьких маленьких гранатов, — показал пальцами, какой величины это колечко, и хитро улыбнулся. — Помнишь, ты ринулся искать искры жизни, о которых сдуру выболтал тебе Шедд, у меня в хижине? О, смешной, глупый мальчишка! Искры эти, а вернее, нити, тонкие серебряные нити, невидимые нити — всегда при мне. Я не прячу их в хижине или где-нибудь еще. Маленькое колечко из темных гранатов, каждый из которых ненавидит своего соседа, я прикладывал к губам мертвых воинов, прежде чем впустить в них жизнь. Раскаленная от бессильной ярости камни задерживали своими острыми гранями то, что Шедд назвал искрами, а я повторяю за ним, потому что истинное их название — тайное, и его нельзя произносить вслух. Гранаты вцеплялись в это невидимое, неназываемое своими твердыми зубами и не пускали в ждущие, оживающие и теплеющие тела… и они будут держать крепко, как сторожевые собаки! Они не разожмут зубов, пока не распадется их цепь, либо пока они не умрут.
— Разве камни умирают? — спросил Конан.
Голова у него гудела и позванивала от блеска камней, чада факелов и невероятных знаний, которыми щедро наполнял его старик с готовностью истомившегося без учеников учителя. Мальчик с удовольствием отдохнул бы от всего этого, но долго молчать было нельзя. Он лишь позволил себе прикрыть воспаленные глаза веками.
— Камни умирают, еще как! Разве не на твоих глазах покончил с собой, рассыпался в прах прекрасный изумруд? Правда, обычно они живут очень долго, тысячи и даже тысячи тысяч лет. Влюбленные камни растут и увеличиваются в размерах. Те, что висят на шее у Шедда, за полгода выросли почти на четверть пальца, я измерял. Ненавидящие же — уменьшаются, гаснут от бессилия утолить свою ярость. Если их не разъединить, не разорвать цепочки, они тускнеют и умирают через какое-то время. Правда, я надеюсь, что за это время успею раздобыть все недостающие мне камни. Я успею создать Корону Бесстрастия, пока мои злобные гранаты не зачахнут и не отпустят на волю искры жизни моих трудолюбивых рабов.
Буно замолчал. Казалось, он выдохся или просто устал от долгого разговора. Внимательно и сосредоточенно раскладывал он на гладкой поверхности стола окружность из разноцветных каменных пар.
Конану послышался шорох и легкий вздох под столом. Видимо, Гэлла утомилась от долгого сидения, скорчившись. Буно настороженно поднял глаза. Мальчик зевнул и почесался, всем своим видом показывая, что источник подозрительных звуков — он сам и никто больше.
— А что это за Корона и зачем она тебе? — спросил он громко и бодро.
— А это уже не твоего ума дело, мой мальчик, — сухо ответил старик.
Переход от возбужденной разговорчивости к угрюмо-сосредоточенному молчанию было слишком резким, и Конан слегка растерялся. Но предпринял, тем не менее, еще одну попытку нарушить опасную тишину:
— Мне очень любопытно еще вот что: где ты их берешь, этих самых гигантских червей и жуков? Или ты их здесь откармливаешь, как индюков, до таких размером?..
— Откармливаю, — буркнул старик.
Кажется, что-то не ладилось в его ожерелье, и оттого он хмурился и покусывал тонкие губы. Буно менял камни местами, двигал их и переворачивал, сердито и невнятно бубнил, ругая то неженок-изумрудов, то строптивый аквамарин, то слишком ленивую и вялую бирюзу. Наконец, он удовлетворенно вздохнул, потер пальцы и посмотрел на мальчика
— Конечно же, откармливаю. Но не только. Вырастить таких дивных зверей мне опять-таки помогают мои камушки. Есть такой самоцвет — очень вздорный, обидчивый и капризный — опал. Его фантазия не знает пределов. Камушек этот не выносит скуки, и все время что-нибудь придумывает, что-то творит. Несколько подземных тупиков я выложил изнутри крупными опалами, а для компании добавил к ним немного черного, как твои волосы, гагата и рыжего солнечного камня. Гагат и солнечный камень — один своей меланхолией, другой — легкомысленным смехом — словно подстегивают опалы с двух сторон, не дают им дремать и лениться. В моих опаловых тупиках жуки не только растут, они еще и меняются! Предугадать, во что они превратятся, невозможно. Он очень большой выдумщик — опал. Жук, на котором ты так ловко проехался в прошлый раз, был маленьким невзрачным жучком, безмозглым, как все насекомые, когда я выпустил его в переливающуюся всеми цветами клетку. А вырос в какого красавца!. И всего-то за три луны. Еще лучше моя медведка, мой третий любимый зверек. Ты ахнешь, когда ее увидишь. Она свирепа и всегда голодна, не то что жук, спокойный, как старая черепаха. Челюсти ее уже сейчас могут перегрызть толстое полено, а мощные лапы роют землю быстрее, чем шестеро рабов, вместе взятых. Конечно, учитывая твой дерзкий и необузданный нрав, тебя следовало бы соединить с медведкой, а не с жуком. Вот это было бы чудище: мощное, отважное и сообразительное! Но, к сожалению, медведка еще растет. Опалы еще не кончили фантазировать над ней, и мне не хотелось бы раньше времени их прерывать Буно полюбовался на красивую разноцветную окружность, выложенную на столе, затем вытащил откуда-то сбоку гибкую металлическую нить
— Медь, — объяснил он мальчику. — Металл богини любви Иштар. Именно медью надо скреплять влюбленных.
Какое-то время он работал молча Конан изо всех сил пытался придумать вопрос, который вновь потянул бы старика за язык, но в голову, как назло, ничего подходящего не приходило. К счастью, Алла больше не вздыхала и не шуршала. Может, она там от страха сознание потеряла?..
Неожиданно старик резко поднялся с места и хлопнул в ладоши. Звук этот, оттолкнувшись от каменных стен, запрыгал, как звонкий мячик.
— Готово! — радостно объявил он. — Ну, разве Буно не молодец? Сотворить Звездное ожерелье всего за пол-ночи!
Он крутанулся на месте, а затем высоко подпрыгнул, зазвенев всеми своими амулетами и побрякушками, словно был не стариком, а расшалившимся мальчишкой. От неожиданности Конан расхохотался.
— Смейся, смейся! — разрешил Буно. — Я хорошо поработал и сейчас я счастливый, ласковый и покладистый.
Он скорчил мальчику рожу и еще раз подпрыгнул. Затем подошел к стене и провел ладонью по полированной поверхности.
— Спасибо, спасибо, добрые мои друзья. Знаешь ли ты, что это за камень? — спросил он Конана.
Тот отрицательно повел головой.
— Это лабрадор, — торжественно объявил старик. — Мой любимый камень. Мой самый старый и самый преданный друг. Душа его глубока, как бездонная пропасть, и высока, как звезды. Благодаря ему претворяю я в жизнь свои самые безумные, самые великолепные замыслы! Он опускает меня на дно самых жутких тайн, и он же уносит меня в ночное небо, когда мне этого захочется. Он мудр, как змея, и коварен, как змея же. Он любит меня, несмотря на свое коварство, жестокость и спящие в нем кошмары Он дает мне силу. Могуществом моего взгляда я во многом обязан этим сине-зеленым переливам.
Буно подошел ближе к мальчику и вперил в него свои полубезумные глаза.
— Встань! — неожиданно громко и резко приказал он.
— Зачем? — удивился Конан.
— Встань! Повелеваю тебе — встань!
Конан почувствовал, что его так и тянет подняться. Он едва не вскочил послушно, как раб или малый ребенок. Отчего-то ему вспомнилось, как мать его, гневно сверкнув глазами, отшвырнула плеть после второго удара. Напрягшись изо всех сил, мальчик остался на месте.
— Но я не могу, — сказал он, как мог жалобнее. — Меня слушаются только шея и пальцы