Постепенно стали появляться постройки из кипарисовика — ресторанчики, где вся эта публика веселилась. Слышу однажды, как хозяйка одного из таких заведений, особа в кимоно из самого лучшего шелкового крепа, жалуется, что нынче носочники перевелись. Я мигом к ней бросился.
— Что скажешь?
— А я носочник.
— Неужели что-нибудь принес? Мой размер девять с половиной. Не помню, когда последний раз новые таби надевала. Покажи, что там у тебя?
— Нет, я могу заказ принять. Позвольте снять мерку.
Она с недоумением взглянула на меня и, увидев сантиметр в моих руках, неохотно протянула ногу. Новоиспеченная богачка, наверно, никогда не шила таби на заказ. Оказалось, что размер ее девять мон, шесть бу, пять рин[19]. Вот тебе и девять с половиной, надела бы и тут же разорвала. Женщины обычно стесняются больших ног. Поэтому предпочитали солгать даже мне, носочнику.
Когда я вернулся домой с заказом, у хозяина прямо глаза на лоб вылезли. Он никак не мог понять, что Япония начинает возрождаться. Но ведь и хозяин с самого детства в люди выбивался, и, хотя за последние годы совсем опустился, я заметил, как заблестели у него глаза, когда он взялся за шитье.
Первые десять пар я помогал ему шить, и оба мы радовались, когда заказ был готов. Приказчик успел посвятить меня во все тайны, и теперь я видел, как искусно управляется хозяин с коленкором. Бедняга приказчик! Не дожил он до этого дня. Мне до слез было жаль его. Хозяйка с барышней затаив дыхание следили за нашей работой — видно, понимали, что понадобится и их помощь, когда заказов прибавится.
Если дела так пойдут и дальше, в один прекрасный день мы снова откроем нашу фирму, мечтал я, сидя в кладовой.
Первыми таби хозяин остался не очень доволен.
— Некрасивые они!
— Еще бы, потому что нога некрасивая.
— А ты как мерку снимал? — с недоверием спросил он.
Я разозлился и попросил разрешения у хозяйки снять мерку с ее ноги. Пусть хозяин посмотрит.
— Хм... А у кого ты этому научился?
— Ни у кого. Следил, если удавалось, за приказчиком и запоминал.
Хозяин только хмыкнул в ответ. Всего пять лет, как он умер. И до последнего дня смотрел на меня свысока. Хоть бы раз намекнул, что без меня они по белому свету скитались бы. И дочь не желал выдавать за меня замуж. А ведь брось я их тогда, с голоду умерли бы. Ни война, ни поражение ничему его не научили, слышать не желал, что его дочь вдруг замуж за подмастерье выйдет. Так что поженились мы, можно сказать, по любви.
Жена моя лишена была прав наследства и до последнего времени числилась в моей метрической записи. Нам пришлось срочно покинуть кладовую и ночевать в траншее. Днем у меня были дела на рынке, а жена в это время шла к родителям, где она была за служанку. Почти до самой смерти тесть обращался с нами как с работниками и родную дочь заставлял называть его хозяином или господином хозяином и все в таком духе.
Теперь я понимаю — человек старой закалки, он никак не мог примириться с тем, что бедность вынудила его отдать за меня дочь. Я же молча сносил все, потому что не хотел, чтобы люди думали, будто, воспользовавшись несчастьем хозяина, я взял в жены его дочь. Но при таком положении дел дом оставался без наследника, фирму поручить было некому, и тестю пришлось в конце концов взять меня в приемные сыновья. Случилось это за год до его смерти. Словом, так получилось, что мы стали как бы приемными супругами. Я иногда говорю жене: смотри, мол, не вздумай обращаться со мной как с приемышем.
Хотите знать, как перенесли мы все наши любовные передряги? Что вам сказать... Мы были молоды, и в общем все обошлось. К тому же срок подошел, жена в то время была девицей на выданье, а где взять жениха? Кто помоложе, на войне погиб, на одного мужчину три женщины тогда приходились, поэтому не она меня, а я ее, можно сказать, осчастливил.
Была, правда, небольшая загвоздка. Жена гимназию кончила, а моя вся наука — начальная школа, таби да война. Вот, думаю, встанет все на свои места и попадешь, чего доброго, к ней под башмак. При нынешнем положении в мире женщинам не следует давать слишком много воли.