Время шло, учить меня никто не собирался, а о заказах, разумеется, и мечтать не мог. Только я сам решил взяться за дело. Купил дешевые таби, вывернул их наизнанку и стал изучать, как и чем отличаются они от тех, которые делает наша фирма. Товар у нас был первоклассный, и я без труда на ощупь определил, насколько они грубее наших. Затем надел их, тщательно осмотрел и стал бритвой пороть. Оказалось, что в самых главных местах они просто склеены и вообще еле держатся. Мне не терпелось их перешить, но чтобы никто этого не заметил. Я дожидался, пока другие ученики уснут, тихонько вставал и, прикрыв лампочку, садился за работу.
Теперь я уже больше не сомневался, что ни хозяин, ни приказчик никогда не станут обучать нас своему мастерству. Ну и пусть, думал я, горя желанием овладеть их тайной. Задача эта, однако, была не из легких: выкройка несуразная, вся в вытачках и швах. К тому же нога у меня крестьянская, пальцы короткие, некрасивые. Примерил — смотреть противно, хоть плачь. Самым трудным оказалась обработка шва между пальцами, именно в этом наша фирма не имела себе равных во всей Японии.
Вставали мы чуть свет и сразу за уборку, а там посылают тебя барышню или провожать, или встречать или очередь твоя наступит идти с хозяином к заказчикам — словом, весь день маешься. Своим же делом занимаешься тайком все да урывками. И шитье это не знал, куда прятать, убрать в корзину — только и будешь что открывать ее да закрывать. Завести особый ящичек — так, чего доброго, обнаружат его, пока тебя дома нет, и засмеют. Сперва так и носил с собой эти таби под мышкой. Потом догадался, что можно в подушку убирать.
Но больше всего страдал я от недосыпания, сами знаете, как в молодые годы спится. Пока своим умом доходишь, как шов этот между пальцами шьется, смотришь — утро уже наступило. Не успеешь носок в подушку засунуть, как сосед подмастерье уже голову поднимает, спросонья спрашивает:
— Что это тебе не спится, Сигэ-дон?
Какой тут сон! Сполоснешься наскоро водой — и за работу, так целый день головы и не приклонишь. А вечером помогаешь хозяину закупленный коленкор раскладывать, подходящее время с товаром познакомиться. Коленкор, он ведь разных сортов бывает и по окраске отличается. Не сразу, например, поймешь, что темно-синие таби куда роскошнее белых.
Так что тут не до сна, сами понимаете. По трое суток, бывало, не ложился — ничего. Трое суток для человека — предел. Трое суток меня носило по волнам Тихого океана, пока я плыл, уцепившись за доску. Ведь корабль наш затонул. Да, я во флот был призван. Передать невозможно, что вынес я за это время, одной надеждой жил, что продержусь трое суток. Ведь стоит задремать — и пропал. Нас всего трое спаслось, а за эту доску вначале пятнадцать человек держалось. Заснет и попадает прямо в пасть акуле. Вот какое было дело...
Как раз во время заключения японо-германо-итальянского тройственного союза в 1940 году я военную комиссию проходил, а наша барышня, хозяйская дочка, в тот год в гимназию поступила. Ох и красивой же она была в своей матроске из синей саржи. Смею заметить, что внутренние покои, где пребывала барышня, были особым царством, куда мы, подмастерья, даже заглянуть не смели, поэтому мне и во сне не снилось, что я когда-нибудь сяду с ней за один стол.
Барышня с отличием кончила начальную школу. В ту пору их, кажется, называли народными, иу и, конечно, в гимназию ее определили самую лучшую в Токио. Мы, ученики, радовались за нее, а некоторые, говорят, даже хвастались ее успехами перед мальчишками, доставлявшими коленкор хозяину. Во всяком случае, так рассказывали мне потом старые товарищи, уже после того, как мы поженились. Сами посудите, мог ли я тогда вообразить, что все так обернется? Поверьте, я чувствовал себя перед ней как человек низшей расы, и, возьми ее в жены аристократ, я ничуть не удивился бы. Стыдно признаться, но, может, я и в самом деле был влюблен в нее? Как говорится, тайная страсть подмастерья... А сейчас смотрю, ничего в ней особенного, женщина как женщина...
Военную комиссию я проходил у себя на родине. Глупый был тогда: ничего не смыслил. Хлопнули меня по спине, а потом слышу: «Номер четырнадцатый, принят по первому разряду!» А я и рад: пусть все видят, какой я взрослый. Четырнадцать был мой порядковый номер, я эту цифру на всю жизнь запомнил, потому что размер моей ноги десять мон[8] четыре бу. Размер десять мон считался в нашей фирме слишком маленьким, а десять с половиной чересчур большим. Выходит, я покупал себе самые большие таби. Сколько же я их перепортил, пока учился шить...