Ученичество мое, конечно, на пользу пошло, только потом уже, через год, когда кончился срок военной подготовки. А до этого так жилось, что хоть в петлю полезай. Нет, военную службу только тот понимает, кто ее на собственной шкуре испытал. Когда, впервые очутившись в Токио, я поступил в услужение к хозяину, все потешались над моим деревенским выговором, особенно приказчик. Со временем обучился я всем повадкам торгового сословия, а на флоте оказались они вовсе ни к чему. Станешь говорить, растягивая слова, заработаешь оплеуху. Так, мол, только женщинам положено говорить. Выпятишь грудь, замрешь на месте, а начнешь рапорт отдавать, язык заплетается, и руки сами собой в движение приходят. Ну, тут держись. Как стоишь! Забыл, как положено матросу императорского флота разговаривать! И начнет тебя хлестать.
А разве угадаешь, как разговаривать, если почти все младшие чины из кансайцев. Ты говоришь «большое судно», а они — «здоровое», вот и угоди им. Да что вспоминать, не жизнь, а слезы.
Взять ту же койку, она три каммэ весит, а свернуть ее нужно умеючи, так, чтобы она при случае спасательным поясом служила и чтобы вода не попала внутрь на шерстяную подкладку. Навьючишь ее на себя, возьмешь в руки винтовку и по команде «бегом марш!» бежишь, а в голове вертится: упадешь сейчас и не встанешь. Что зря говорить, у хозяина никогда тяжестей не таскал.
Говоря по совести, матрос — он все равно что подмастерье, ученик, словом, лицо подчиненное, и потому обязан все уметь, даже сигналы подавать флажками. Сигнализации нас в столовой обучали, когда мы голодные возвращались с учений. Вернее, не обучали, а дрессировали, как зверей. Стоишь, ноги не держат от голода, голова кружится, а тебе приказывают знаки подавать обеими руками: «Великая японская империя — божественная страна».
Тренировались целым отделением, но стоило двум ошибиться, и всех оставляли без еды. Сами понимаете, что это значит, когда тебе двадцать лет и аппетит у тебя зверский. Лично я терпел, но некоторые не могли и начинали подбирать объедки с пола. Тогда начальник, если замечал это, командовал: «Свиньи, вперед!» Мы немедленно вставали на четвереньки и, хрюкая, ползли по столовой. Сидевшие же в это время за обеденным столом должны были нас пинать ногами. Да, с целым отделением как со свиньями обращались, и никому в голову не приходило, что это жестоко, стыдно, до такого отчаяния мы все дошли. Ну, мыслимо ли нынче что-либо подобное представить?
Злыми ли были офицеры? Надо бы злее, да некуда! Когда кнутом, когда пряником, а вообще-то все к одному сводилось — измывались над нами, как хотели.
— Взгляните, месяц в небе появился, — начнет офицер свою проповедь. — У ваших близких и в мыслях нет, что вы на него сейчас любуетесь. Ваши родители и братья уверены, что вы, не щадя живота своего, служите отчизне, как и подобает боевым матросам императорского флота.
Слушаешь его, а самого слеза прошибает. И вдруг он как заорет:
— Эй, видите, она уже зубами щелкает! Все акуле на корм пойдете. И тебя сожрет, и тебя, и тебя! Все в море упокоитесь!
И такая злоба в его голосе, что просто не по себе становится. Но так уж устроен человек, хоть ему и худо, а умирать не хочется. Сколько раз я думал, лучше смерть, чем такие муки, но умирать не собирался. Теперь я понял, что за год с нами хотели пройти трехлетний курс обучения. Можете себе представить, в какую переделку мы попали!
Восьмого декабря следующего года был атакован Пирл-Харбор и началась война в Великой Восточной Азии. Срок военной подготовки сократился, матросов, призванных на год позже меня, уже через шесть месяцев отправили на боевые корабли. Начало военных действий не было для меня неожиданностью. В мировых событиях и в политике мы мало что смыслили, но для нашего брата матроса война, можно сказать, началась с первого дня службы, поэтому к императорскому манифесту я отнесся без всякого интереса. К тому же все эти высочайшие указы такие длинные и непонятные. Слушаешь их, а сам думаешь, как бы не уснуть. Где уж тут в смысл вникать! Да и что поделаешь, раз на уме у тебя одно: как бы поесть да отоспаться. Даже в день объявления войны, помню, очень хотелось спать.
Что война не за горами, догадаться было не трудно с самого начала. Ведь противник, как призрак, все время маячил перед глазами, вся муштра была на этом построена. Не успеем соорудить на палубе оборону из наших подвесных коек, как раздается команда: «Стреляй! Ложись! Воздух! Стреляй!» И так без конца. Если бы не война, я отслужил бы три года и вернулся домой, а так через год меня отправили на передовую! Признаюсь, попав на корабль, я просто ожил. Муштра кончилась, можно было не бояться, что изобьют до полусмерти. Там не очень разгуляешься — качка.