Даже тут — в шаге от дома — нельзя было расслабляться, а не то запросто могли вышибить такую дурь вместе с мозгами. А потом пошла бы гулять по улочкам свинцовая метель кровной мести. И ведь сколько раз уже вот так на пустом месте все начиналось? Увидят ротозея и просто так из развлечения положат, а потом… Одного из его дядьев, которого он сам не видел никогда, так и убили, посреди улицы, когда он на минутку забыл, где жил. Мама рассказывала Марту, хороший был парень, стихи писал, вот и дописался.
Такие мысли показались ему полнейшей ерундой, и он постарался выкинуть их из головы… А с другой стороны, что еще делать? Пока доедут, еще часа три пройдет, надо чем-то заниматься… вот и крутились всякие посторонние соображения. Это не так и вредно. Главное, что делу не помеха. Разговоры в дороге запрещены, все обязаны быть настороже, прислушиваясь к любому шороху и вглядываясь окрест в поисках скрытой угрозы. Потому ехали молча и, по правде сказать, скучновато.
Напоследок он оглянулся назад. Позади на трех холмах возвышалась Тара, сияя в лучах солнца. Десятки ее выстроенных из прочнейшего белого кварцита домов-башен высоко вздымались над кровлями обычных домов, образуя причудливый лабиринт улиц и небольших площадей. Среди них то и дело мелькали золотыми искрами маковки и кресты на куполах церквей и колоколен.
Ефим, в отличие от Гришки, взял под седло не коня, а горбача[2]. Сам Март их с давних пор не любил. И, спрашивается, за что ему к ним хорошо относиться? Вредные, здоровенные, вечно жующие сухую колючку губастые твари. В пять лет его покусал черный злой самец, принадлежащий одному из приезжих родственников, чуть руку левую не оторвал, хорошо, отец успел спасти. Он, конечно, сам был виноват, зачем к лежащему зверю лез? С другой стороны, какой спрос с малого ребенка? Долго потом все заживало. Слюна у них вредная, почти ядовитая, но повезло, рука давно уже работала нормально.
Несколько лет он не мог спокойно мимо них проходить, пока однажды не решил — хватит! Никто горбачей не боится, и ему, Мартемьяну Вахрамееву, потомку многих поколений воинов, невместно. Собрал всю смелость в кулак и пошел в загон, где животные стояли. Выбрав самого грозного и похожего на того, давнего — два метра в холке, черный, с желтыми, злыми зубами, налитыми кровью глазами и могучим спинным горбом, решительно ухватив за узду, принудил опуститься на колени и взобрался в седло. Давя в себе внутреннюю дрожь, поднял зверя и погнал в пампу. Почти через час они вернулись оба в мыле и смертельно усталые. Вот так, в десять лет Март сам излечил душу от первой серьезной раны.
И только спустя годы узнал, как переживали родители и за здоровье сына, и за его страх перед горбачами.
За всю дорогу не встретили никого. Немудрено. Лето, жара. Пампа после весеннего буйства красок быстро теряет цвета и сочность зелени. Одни перекати поле да пожелтевшая от зноя трава.
Добрались до Белого камня без помех. А и то — нападать на четверых до зубов вооруженных бойцов, с которых, считай, и взять нечего — не большого ума дело. Быстро передали припасы и воду охранявшим колодец родственникам, загрузились сами, и поехали обратно. Главное теперь было успеть вернуться до темноты. Когда доехали до знакомого распадка меж двух холмов, чуйка Марта буквально взвыла.
— Мина, слышь, давай по полю объедем, — не удержался и тихой скороговоркой прошептал он старшаку.
А тот лишь отмахнулся. Марту захотелось выругаться, вот ведь упертый, как кержак, но он лишь покрепче сжал ружье. Приуставшие лошадки бодрее пошли под уклон, всхрапывая и прядя ушами. Видно, тоже занервничали. Ехавший первым на своей красе и гордости — вороном аргамаке — Гриня, словно тоже что-то почуял, подобрался в седле и наставил ствол ружья на серые валуны, щедро раскиданные по крутым склонам.
Не успел обоз добраться и до середины ложбинки, как рядом грянуло. Слепящая вспышка накрыла повозку и сразу следом за ней на Марта обрушился резкий, тупой и очень сильный удар. А с ним вместе почудился словно звон стекла разбитого, ну или еще чего похожего. И охватило ощущение не пойми откуда взявшейся радости. Может, и морок, понять не успел. Взрывом его отбросило далеко в сторону. Время замедлилось, он даже успел удивиться, что все еще живой. Снова зазвенело незримо, с хрустом осыпалось в никуда, а он с размаху рухнул спиной ровно на твердокаменную землю. Тут свет окончательно погас. «Все. Приехали».