Мама мило улыбнулась и поцеловала меня в лоб.
— Если бы я его не встретила, не было бы тебя. Сложно сожалеть из-за этого, но мне грустно, что тебе приходится иметь дело с тем же эгоистом, которого я бросила много лет назад. Вряд ли Ян вообще повзрослел, — она выпрямилась и взяла следующую футболку. – Ты говорила с бабушкой?
Ой. Я покачала головой, чувствуя укол вины.
— Я переживала, что она завалит меня горой «Я же говорила» и долгими паузами.
— Вряд ли. Думаю, она переживает за тебя, но, как и любая мать, не станет часто это повторять, потому что, как мы с тобой хорошо знаем, она тоже не любит слушать «Я же говорила».
Я понимала, что мама права, и бабушке не нравилось так говорить, но это все равно будет первым, что она скажет. Она едва простила меня за Лондон. Ее молчаливое неодобрение никуда не делось — когда моя карьера устремилась вверх, бабушка немного от меня отстранилась, и каждый раз, когда по телевизору показывали трейлер с фильмом папы, она протяжно выдыхала и медленно подносила чашку кофе к губам.
— И ей будет непросто, — произнесла я и со стоном упала на подушку еще раз. – Люди будут снова приходить к ней в кафе и просить сфотографироваться. Бабушка терпеть не может, когда ее тайком снимают на «айфон».
Мама рассмеялась, представив это.
— Ей все равно пора на пенсию, — мама согнала меня с кровати. – Она приехала тебя увидеть, так что поговори с ней. И поешь что-нибудь, — крикнула она мне вслед. – Жизнь продолжается.
* * *
Шарли сидела на кухонной столешнице и ела кусок черничного пирога, который бабушка привезла из Герневилля. И если не учитывать мобильник, лежавший у бедра Шарли, можно было забыть, что нам было по тридцать два, а не по шестнадцать.
Я выглянула в окно на длинную ухоженную дорожку. Вход перекрывали железные ворота в пятнадцать футов высотой, окруженные деревьями и кустами, но я все равно видела несколько фотографов, расхаживающих с другой стороны. Я насчитала четверых. Один, казалось, ел яблоко. Другой говорил, дико жестикулируя. Они общались так спокойно, как сотрудники во время перерыва, а не папарацци, поджидающие меня.
— Они все еще там? – спросила бабушка из-за стола кухни. Я оглянулась, а она поправляла перед собой уже ровные ряды игральных карт.
— Они будут торчать тут круглыми сутками, — застонала Шарли с полным ртом.
Я отрицательно покачала головой, но слова все равно прозвучали неубедительно:
— Думаю, скоро им наскучит, и они уйдут.
Бабушка посмотрела на меня поверх толстых очков, словно говоря: «Думаешь, я вчера родилась?».
Ощущая напряжение, Шарли спрыгнула со столешницы.
— Я в душ, — она поставила телефон заряжаться и перевернула экраном вниз. Я заметила, как она постоянно хмуро на него поглядывала. Даже думать не хотелось, что она там видела. – Дайте знать, если что-то произойдет, — сказала Шарли по пути в ванную.
Я взяла чайник, наполнила его водой и включила плиту.
— Бабушка, хочешь чаю?
— Выпью, если ты отойдешь от окна и присядешь.
Я села рядом.
— Где твоя мать? – спросила она.
— Стирает, — ответила я. – Почти все уже чистое, но ты же ее знаешь.
Бабушка собрала карты и перетасовала. Ее ладони научили меня печь пироги, обрабатывали мои раны после падений, помогали научиться завязывать шнурки. Теперь они выглядели иначе. Ее ладони были гладкими, сильными и умелыми. Теперь суставы опухли от артрита, кожа покрылась возрастными морщинками.
— Она это любит, — проговорила бабушка, — но, скорее всего, просто хочет отвлечься.
Я улыбнулась.
— Это мне кого-то напоминает.
Бабушка рассмеялась и продолжила тасовать карты.
— Не знаю. Я научилась радоваться затишью. Например, тому, что не нужно вставать в четыре утра ради пирогов, как было раньше.
Я была рада, что у бабушки и мамы появились ученицы – молодая женщина по имени Кэти и ее кузина Сисси – и они многое делали в кафе. Но вспомнив бабушку, какой она была в моем детстве, я вдруг разговорилась:
— Прости за все, — сказала я. – За то, что творится снаружи… и в прошлый раз.
Она разделила колоду пополам, дала мне стопку, перевернула свою первую карту. Бабушка указала и мне так сделать. Я рассмеялась, когда поняла, что, хоть она была опытной в картах, она решила сыграть в самую простую игру: войну.
— Думаешь, я не справилась бы с криббеджем или джином, бабушка?
— Думаю, тебе не повредит немного отключить мозг.
С этим не поспоришь.
Когда я открыла четверку, бабушка забрала ее со своей семеркой к себе в колоду и открыла следующую карту.
— Я не говорила о твоем дедушке какое-то время, — сказала она. – Помнишь что-нибудь о нем?
Воздух в комнате словно замер. Мы с бабушкой всегда говорили о практичном: что нужно сделать до наплыва посетителей во время завтрака, как мне использовать прохладную воду для корочки на пироге, когда стоило отдыхать после работы, когда я могла взять отпуск в этом году.
Мы не говорили о бабушкином прошлом, ее чувствах, точно не обсуждали ее мужа, который умер много лет назад. Еще до моего рождения. Но до его смерти бабушка не решалась открывать кафе, не имела такой свободы.
— Я знаю, что он был в армии и воевал, — сказала я. – Мама говорила, что он любил чернику и рыбалку, и что у нее его глаза. Но вы с мамой мало о нем вспоминаете.
— Потому что его было сложно любить, — ответила бабушка. – И когда он умер, наверное, тогда я поняла, что если молодой и милой нашла такого сложного мужчину, то с ребенком на руках и вечной занятостью лучше уже точно не найду.
Я так сосредоточилась на ее словах, что бабушка постучала по моей стопке карт, напоминая о моей очереди. Я перевернула карту – семерка против ее десятки. Она забрала обе.
— Твоя мама тоже больше не пыталась, но я знаю, на то у нее были свои причины, — она перевернула карту, двойку. Не очень приятно забирать ее с тузом. – Она любила твоего отца. Они были счастливы какое-то время, а потом она больше не хотела иметь дело с мужчинами.
— Наверное, это проклятие женщин Гурье, — мрачно произнесла я. Я выключила телефон пару часов назад. Я смотрела на него каждые пару минут и ждала звонка Сэма. Но чайник не кипит, если над ним стоять, так и телефон не звонил, пока я на него смотрела.
Бабушка замерла с картой в руке.
— Тейт. Я не хотела такого для тебя. Я не хотела, чтобы ты была такой закрытой, — она склонилась, поймала мой взгляд. – Что бы ни случилось в этот раз с Сэмом, я рада, что ты попробовала снова.
На глазах выступили горячие слезы, и бабушка быстро сменила тему.
— Ты что-нибудь поела?
Я не успела ответить, снаружи послышался хор криков, заурчал двигатель. Я прошла к окну, тепло облегчения пронеслось по телу при виде машины Марко.
Но, когда мы встретили его на пороге, он был мрачным.
— Как дела?
— Ты говорил с Сэмом? – тут же спросила я, опешив, когда он проигнорировал мой вопрос и отправился к скотчу, который я хранила в баре в гостиной.
Мы ждали в напряженной тишине, пока он налил порцию, а затем ее выпил.
— Видела заголовки? – наконец, спросил Марко.
Тревога и раздражение смешались внутри. У Гвен хорошие связи в городе, и мы думали, что она сможет потянуть за них и все быстро уладить.
— Я не смотрела, потому что ты только начал разбираться в проблеме, и я не хотела паниковать, — сказала я. – Разве не это ты просил сделать? Залечь на дно и терпеть, пока ты не приедешь?
Он перевел взгляд на Шарли.
— А ты?
Они мгновение молча смотрели друг на друга. А потом та слабо кивнула.
— Хочешь ей показать? – спросил Марко.
— Что показать? – я смотрела на них по очереди. – Марко, все плохо? Что происходит?