Несчастное создание лежало возле крашеной шаровой краской стены в большой квадратной комнате с высоким, под три метра, потолком. По-видимому, раньше здесь был склад, о чем говорили ровные ряды следов от стеллажей на бетонном полу и едва уловимый запах смазочных материалов. Еще пахло кожей, но было ли это остаточным запахом, или так пахла сама клейстиха, я пока мог только догадываться.
При виде меня из-за длинного стола - единственного, кроме трех кресел, предмета интерьера - неспешно поднялись Маша и Анна. Какими же они у меня были красивыми! Грациозная, гибкая Маша; от ее изящных движений у меня захватывало дух. Ее густая грива натурально-черных волос гипнотизировала меня и делала безвольно-послушным. Ее глаза... О! Ее глаза были самыми загадочными из всех, что я видел! У них имелась волшебная способность менять цвет. В обычном Машином состоянии я не мог распознать его точно, он казался мне то грязно-бурым, то болотно-коричневым, а вот когда жена волновалась, радовалась, сердилась, когда в ней бушевали эмоции, радужка наливалась зеленью. Глаза Анны мне тоже очень нравились, хотя и были они постоянного, обычного серого цвета. Но в них всегда посверкивали искорки. Я думаю, это искрилась живая, ироничная, легкая душа моей Анны. Такая же легкая, как воздушное облако ее рыжих волос. Они не были ярко-рыжими, издалека их цвет казался темно-русым, но вот вблизи... Вблизи в них ясно были видны оттенки огня, как и в самой Анне. А еще у моих любимых были очаровательные улыбки. Маша всегда улыбалась широко и открыто - улыбка была ее визитной карточкой. Увидев хотя бы раз этот ослепительный экспонат истинной женской красоты, трудно было не влюбиться в его обладательницу, что я и сделал когда-то. Но если Машина улыбка говорила, кричала: «Да, я такая! Я вся перед вами!», то улыбка Анны несла в себе тайну. Моя вторая любимая улыбалась реже первой, но когда она это делала, мое сердце начинало сбоить. И она это делала так, словно давала понять, что знает гораздо больше, чем то, что может и хочет сказать.
В тот раз они улыбались мне обе. И хоть мое сердце прыгнуло и ускорило ритм, я решил до конца сыграть роль строгого командира.
- Отставить улыбки, - сказал я. - Доложите обстановку.
- Сева, ты чего? - продолжала улыбаться Маша. - Крутько наехал, да?
- Не Сева, а товарищ май... - рыкнул было я, запнулся, поправился: - ...а гражданин начальник.
- Ты ничего не перепутал? - прыснула в ладошку Маша. Анна тоже захихикала.
Я смутился. И впрямь перегнул, кажется, палку. Слишком уж данное помещение напоминало тюрьму из старых фильмов, вот и возникли ассоциации.
- Ладно, - сказал я, - называйте меня по имени-отчеству.
- Слушаемся, Всеволод Кон-стан-ти-но-вич! - дружно отчеканили девчонки.
Клейстиха вздрогнула, по бугристой коже пробежала волна.
- Тише вы! - шикнул я, не отрывая взгляда от пленницы. Та больше не шевелилась.
Я подошел к столу, сел в кресло, кивнул стоявшим по другую сторону Маше и Анне:
- Садитесь.
- А доложить обстановку? - спросила Анна.
- Сядьте и доложите.
- Я?
- Лучше Жижина.
- А почему не я? - притворно-обиженно заморгала Анна.
- Отставить паясничанье! - прихлопнул я ладонью по столу. А потом все же плюнул на субординацию и взмолился: - Девчонки, ну давайте серьезней! Дело ведь и правда нешуточное. Рассказывай, Маша. Все-таки ты их больше понимаешь.
- Просто она их лучше слышит... - начала оправдываться Анна, но я погрозил ей пальцем, и моя любимая заткнулась.
А другая любимая стала рассказывать. Но ничего нового она мне не сообщила.
- Что ж, - вздохнул я с внутренним содроганием, - проведем прямую беседу. Господа переводчики, за работу!
Я откатился с креслом от стола и развернулся к инопланетянке. Та продолжала валяться недвижным бесформенным мешком. По-моему, она даже не дышала.
И тут вдруг зафыркала Анна. Сначала я подумал, что любимой стало плохо. Но увидев, что лицо ее приняло серьезное выражение, а глаза устремились на клейстиху, я понял, что Анна заговорила по-клейстски. Впрочем, «заговорила» - не то слово. Она фыркала, булькала, «пукала», щелкала, трещала и шипела; причем, с такой скоростью, что все эти идиотские звуки сливались в поистине придурочную какофонию. Полагаю, в любой психушке Анна стала бы мега-звездой с таким выступлением.
Серая, в тон здешним стенам, кожа пленницы вновь пошла волнами. Клейстиха тоже запыхтела и зафыркала. Затем издала такой звук, что я невольно потянулся к носу, и замолчала.