Впрочем, многие предлагали «более надежные» способы спасения.
— Надо принести обильные жертвы богам, хранителям этой земли. И прежде всего, дикому охотнику и воину Муругану. Он защитит нас! — говорили одни.
— Муруган получает в сотни раз более обильные жертвы в доме раджи. Он останется слеп и глух к нашим мольбам! — отвечали им другие.
— Пусть скажет молодой отшельник, — крикнул кто-то.
Я встал, вышел на середину круга и сказал:
— Ведь именно потому, что сам человек — деятель, люди славят его, когда он добивается успеха в делах, и порицают его при неудаче. Разрывая землю плугом, мы разбрасываем семена и потом ждем дождя. Если засуха уничтожает посевы, мы в этом не повинны. Если мы не добиваемся успеха, мы не впадаем в отчаяние, проклиная судьбу. Мы роем поливные каналы. Наша дхарма велит нам трудиться, и только на этом пути нас ждут благие плоды. Если бы мы только приносили жертвы богам и умоляли их даровать нам урожай, то поля наши были бы вечно голыми. Когда делу даже начала не положено, то можно быть уверенным, что и плодов не будет, — так говорил я в каком-то исступленном вдохновении, рожденном радостью собственного прозрения, не понимая, откуда берутся слова.
Я говорил — площадь молчала. Я не мог заставить крестьян прозреть. Они смотрели на меня со страхом и удивлением. За время жизни в лесу я успел забыть, как выглядели глаза моих земляков. Неужели я раньше просто не замечал, что они подернуты одинаковой серой дымкой, белки испещрены красными прожилками — следами горячих ветров, несущих колючий песок, а зрачки не черного, а какого-то выцветшего, болотного цвета. Влажная поверхность их напоминала обмелевший, заболоченный пруд, в котором не осталось ничего, кроме нескольких упавших листьев. Я уже не помню, какой был взгляд у моего отца. Неужели и я сам так же смотрел на мир? Впрочем, у самого Сомасундарама в глазах чувствовалась какая-то твердая основа, словно гранитное дно проглядывало сквозь илистую воду. В тот момент, глядя на крестьян, я ясно осознал, что уже никогда не смогу вернуться к простой жизни своей общины. А что дальше? Неужели впереди у меня только лесная хижина?
— Мы не можем сражаться с кшатриями, — говорили мне старики.
— Ты — брахман, попроси богов о спасении.
— Жрецы могут пытаться умилостивить небожителей. Но изменить поток реки жизни, прервать цепь поступков и воздаяний, даже боги не в силах, — сказал я и сам удивился, откуда я это знаю.
Сомасундарам кивнул и добавил:
— Да мы и сами пытаемся, как можем, заручиться милостью богов. Лепим из глины, высекаем из камня их лики, делаем подношения из цветов и фруктов, возжигаем благовония, но они все равно насылают на нас болезни и несчастья.
— А может быть, надо больше жертвовать? — крикнул кто-то.
— Несколько лет назад, во время великой засухи жители соседней деревни отдали все, что имели, в жертву богам, — ответил Сомасундарам.
— Дождь не пришел, и все в той деревне умерли. Да что там мы! Великие властители, я слышал, приносят великие жертвы. Десятки брахманов читают волю богов по звездам, поют гимны, льют в огонь топленое масло. А потом их армии сходятся на полях сражений, и тысячи людей расплачиваются жизнями за неугодные богам жертвы.
— Мы не можем драться с кшатриями! — вновь сказали старики.
Кто-то из молодых крестьян возразил:
— А что нам остается? Если мы отдадим запасы, то все равно погибнем от голода.
— Но кто-нибудь да выживет, а если не отдадим, то нас перебьют всех.
— Мы не умеем сражаться!!
— Надо научиться, — повторил я, — надо заставить кузнеца работать день и ночь, надо дать ему в помощь всех сильных юношей деревни, освободив их от работы в поле. Пусть куют мечи и копья. Я уверен, что это не труднее, чем сделать мотыгу.
Кто-то из стариков покачал головой, и поднявшиеся крики одобрения на той стороне, где сидели молодые крестьяне, затихли.
— Выковать хороший меч под силу только опытному оружейнику, — сказал старик. — Оружие требует особой закалки. Многие секреты его изготовления не известны нашему кузнецу. На изготовление одного меча может уйти много дней. У нас нет времени, чтобы сделать оружие для всех, нет времени, чтобы упражняться во владении копьем и мечом. Кшатриев этому учат с детства…
Я увидел, как помрачнело лицо Сомасундарама, и он кивнул, соглашаясь. Над площадью повисло тягостное молчание. А старик продолжал:
— Разве может толпа крестьян остановить колесницы? Ну, перебьют наши юноши один небольшой отряд, а потом из города придет все войско раджи, и от деревни не останется даже пепелища! Что может сделать лук, стреляющий камнями, против панциря, стоимость которого больше, чем вся наша деревня?