— Боюсь я! — сказалъ, наконецъ, Савося послѣ долгаго молчанія.
Гаврило не возражалъ. И ему стало вдругъ почему-то жутко. Оба молчали.
— Такъ не пойдешь?
— Слопаетъ онъ меня! — проговорилъ съ ужасомъ Савося. Потомъ Савося засуетился около навоза, ринувшись валить его на возъ съ удвоенною скоростью. Гаврило больше не прерывалъ его занятія, и если не вставалъ и не шелъ, то потому только, что не зналъ, куда теперь идти, что дѣлать? Для него было только ясно, что онъ напрасно обратился къ Савосѣ, даромъ потратилъ время.
Погруженный въ глубокую задумчивость, Гаврило, наконецъ, поднялся съ своего мѣста и собрался уходить. Но Савося еще нѣкоторое время задержалъ его.
— А что, Гаврило, ежели бы попросить у Таракановскаго хоть съ пудикъ? — спросилъ оживленно Савося.
— Не дастъ.
— Пожалуй, что оно такъ и выходитъ. Ну, а ты какъ пойдешь къ нему?
Гаврило съ мрачнымъ отчаяніемъ покачалъ головой.
— А ежели ты землишки достанешь, такъ ужь не забудь меня, позови пахать. Живо я это дѣло оборудую, вполнѣ положись! А насчетъ того, что у меня у самого пахоты чуть-чуть, дня на два, такъ ты ужь мнѣ доплати, какъ люди.
Гаврило молчалъ.
— Дашь полпудика — и то слава тебѣ Господи. Скажу тебѣ такъ, то-есть прямо выворочу съ корнемъ, вѣрно тебѣ говорю. А заплатишь, какъ люди.
Гаврило молчалъ.
— Мнѣ хоть полпудика, да крупы чуть-чуть — и того довольно. Чай, тоже свои люди.
— Да нѣтъ у меня земли, пустомеля! Нѣтъ земли, пустая башка, нѣтъ! — крикнулъ съ глубокимъ волненіемъ въ голосѣ Гаврило и зашагалъ прочь съ попова двора.
Къ Гаврилѣ возвратилось сознаніе безнадежности. Къ кому теперь идти? По дорогѣ у него стоялъ домикъ учителя, туда онъ и забрелъ, — забрелъ такъ себѣ, безъ дѣла, безъ опредѣленной мысли, съ смутнымъ желаніемъ поговорить, потому что одному ему страшно казалось остаться. Дѣйствительно, Гаврило зашелъ, посидѣлъ, поговорилъ, добродушіе учителя нѣсколько размягчило его боль. Кромѣ того, учитель подалъ ему благой совѣтъ: попроситъ зятя снять на свое имя землю; зятю, Болотову, окрестные помѣщики вѣрили больше, какъ человѣку довольно состоятельному. Гаврило и самъ удивлялся, какъ не пришла ему въ голову такая мысль: снять землю на чужое имя! Пусть земля пройдетъ хоть черезъ сотню рукъ, лишь бы она ему досталась. А что она ему достанется, за это онъ ручается головой, и онъ поколѣетъ, а ужь землю достанетъ.
Гаврило высказалъ это съ сдержаннымъ гнѣвомъ и съ явнымъ волненіемъ. Онъ преображался въ такія минуты, когда говорилъ или занимался дорогимъ дѣломъ. Этотъ невзрачный человѣкъ, ободранный, выщипанный, безъ шапки и съ голыми ногами, покраснѣвшими отъ ледяной стужи, какъ гусиныя лапы, удивительно, какъ этотъ пугливый крестьянинъ вдругъ превращался въ задумчиваго или взволнованнаго, умнаго или гнѣвнаго человѣка, въ которомъ вдругъ начинаютъ свѣтить человѣческія черты.
— Ужь я добуду! — шепталъ Гаврило, и въ томъ мѣстѣ, гдѣ онъ сидѣлъ, учитель увидалъ двѣ горящія точки, но самого Гаврилы не было видно среди сумерокъ вечера.
— Про то я и говорю. Развѣ тебѣ не все равно, какъ ни добыть, только бы добыть, а ужь тамъ зять-ли, сватъ-ли, главное — земля. Конечно, тяжело, что и говорить! Если аренда черезъ двое рукъ пройдетъ, такъ она въ какую цѣну влѣзетъ?
— Прямо надо говорить, въ дорогую цѣну влѣзетъ. И думаю теперь насчетъ бычка: пропалъ мой бычокъ! — прибавилъ неожиданно Гаврило.
— Какой бычокъ? — спросилъ учитель.
— Собственный мой, кровный. Самъ я его поилъ, вотъ изъ этихъ самыхъ рукъ…
Гаврило показалъ руки. Но учитель изъ этого еще не понялъ.
— Ну, такъ что же, что поилъ? И продолжай поить, — возразилъ учитель.
— То-то, что не рука!.. Говорю тебѣ: пропалъ мой бычокъ!
— Да что же, околѣлъ онъ или захворалъ?
— Бычокъ? А вотъ какъ разсуждаю теперь насчетъ бычка: вѣдь ежели, къ примѣру, я пойду къ зятюшкѣ, - что-жь, ты думаешь, задаромъ онъ пойдетъ для меня?
— Само собой, нѣтъ; не таковскій человѣкъ.
— Вотъ то-то и оно-то. Когда еще онъ приставалъ ко мнѣ съ этимъ бычкомъ: продай да продай, а какой шутъ ему продастъ, если еще онъ хочетъ наполучить его за безцѣнокъ, да ежели и бычокъ-то не ребенокъ ужь, а цѣлый быкъ? Кормилъ я его, кормилъ, поилъ, поилъ, все думалъ поправиться на немъ, анъ нѣтъ: не привелъ Господь самому своего кровнаго бычка выхолить, не рука! Иди, бычокъ, къ любезному сродственнику, или, милый, къ Семкѣ Болотову подъ ножъ! Прощай, мой бычокъ! Не рука мнѣ поить-кормить тебя! Не поминай меня лихомъ!…