— Это вѣрно, всякое рукомесло… — вставилъ Гаврило съ возростающею тоской ожиданія.
— Про что же я и говорю? Безъ ума въ нынѣшнія времена не проживешь, — продолжалъ Болотовъ. Онъ собралъ, разсматривалъ ленъ, который дѣйствительно горѣлъ у него, какъ солнце, и принялся осторожно перекладывать яйца. — Безъ ума, братъ, нынче плохое житье. Возьмемъ, напримѣръ, яйцо. Конешно, оно яйцо; бываетъ яйцо пахучее, съ духомъ, бываетъ болтунъ, — это всякій понимаетъ. А ты сдѣлай такъ, чтобы твое яйцо, съ духомъ-ли, болтунъ-ли — все одно, чтобы оно сплошь было вполнѣ чистое, торговое яйцо, разложи его, какъ слѣдуетъ. Такъ вотъ и подумай! ой-ой, какъ подумай, какъ его раскласть, чтобы покупатель не обратилъ вниманія. Иная женщина-то придетъ на базаръ и только думаетъ, какъ бы подешевле, — ну, съ этой глупой не надо и разговоры разговаривать; другая же попадется ка-аррахтерная, — придетъ, обнюхаетъ, ощупаетъ, да такъ тебя обойдетъ, что и свѣту не взвидишь! Бываетъ, что подходитъ она прямо. Господи благослови, къ кошелкѣ, да цапъ за болтунъ! Такъ ужь тутъ сиди и молчи; ежели она добрая — только плюнетъ и отойдетъ, а попадись — долго ли до грѣха? — карахтерная, такъ она тебя при всемъ стеченіи народа не только осрамитъ, да и морду-то твою этимъ болтуномъ вымажетъ, — вотъ какіе бываютъ случаи! Стало быть, ты все это строго должонъ держать въ воображеніи, а коль скоро нѣтъ у тебя головы, такъ одинъ грѣхъ.
— Да ужь, чай, грѣха въ эдакомъ дѣлѣ много?
— Не то, чтобы грѣхъ, а безпокойно! Словно какъ бы въ кипяткѣ варится голова… Думаешь-думаешь, ломаешь-ломаешь башку, инда хворь на тебя найдетъ, словно какъ бы туманъ или эдакое затмѣніе ума… Возьмемъ опять вотъ творогъ… Ой-ой! какъ онъ достается дорого!
Болотовъ перебиралъ разныя вещи, приготовляя ихъ для продажи, и разсуждалъ о каждой съ такими подробностями, что разговору и конца не предвидѣлось.
Гаврило молча, съ замираніемъ слушалъ, пропуская мимо ушей большую часть разговоровъ зятя, и все собирался высказать о мучившемъ его дѣлѣ; онъ даже и ротъ уже открывалъ, какъ зять ужь продолжалъ снова свой безконечный разговоръ. Наконецъ, онъ не могъ дольше сидѣть спокойно.
— Сёма! Сдѣлай ты мнѣ одолженіе, въ ноги тебѣ поклонюсь, — выручи меня изъ бѣды! — заговорилъ, волнуясь, Гаврило.
— Значитъ, худо тебѣ? — сочувственно освѣдомился зять.
— Какъ теперь Ивашка у меня сбѣжалъ и достатку у меня нѣтъ, а барину на глаза не показывайся — началъ было Гаврило, но вспомнилъ сразу весь ужасъ своего положенія и не могъ говорить.
— Ну?
— Спаси мою душу! Я ужь тебѣ удружу!
— То-есть насчетъ какого предмета?
— Земли у меня нѣтъ — вотъ какой мой предметъ! Нѣтъ земли — вотъ и весь предметъ… Ты бы взялъ для меня ренду, тебѣ повѣрилъ бы баринъ, а?
Зять на нѣкоторое время задумался.
— Сёма!
— Что?
— Сдѣлай милость, не оставь старика. А бычокъ… пущай бычокъ идетъ тебѣ по уговору.
— Что мнѣ твой бычокъ? — заговорилъ торопливо Болотовъ. — Бычокъ для меня маловажная причина. Ты думаешь, я радъ? А спросилъ бы ты, сообразилъ, что такое есть для меня бычокъ? Какой въ немъ прокъ существуетъ?… Да ладно, такъ и быть, сродственнику удружить надо… А что касательно бычка, прямо я скажу тебѣ, нѣтъ мнѣ въ немъ корысти.
Дѣло было спѣшное, ждать Гаврилѣ нельзя было и Болотовъ это понималъ и немедленно согласился, въ сопровожденіи тестя, идти къ Шипикину. Впрочемъ, Гаврило, какъ было рѣшено, не долженъ казать глазъ. Отправились.
Оба были возбуждены, хотя по разнымъ причинамъ: тесть думалъ о Шипикинѣ, зять распредѣлялъ мысленно части бычка на предстоящій базаръ. Эта была сложная умственная работа; требовалось сообразить бычка всего, до мелкихъ подробностей. Взять и заколоть скотину, потомъ свезти тушу на базаръ — это, конечно, дѣло не мудреное. Но Болотовъ изъ всего привыкъ извлекать часть пользы, хотя бы на грошъ, но пользы. Онъ думалъ о томъ, куда дѣвать рожки, нельзя-ли извлечь пользу изъ копытъ? Точно также и шерсть теленка долго занимала его голову; онъ вспомнилъ, что изъ коровьей шерсти ткутъ половики, но отъ кого онъ это слыхалъ, гдѣ покупаютъ такую шерсть, куда, въ какомъ видѣ ее надо представить — этого, хоть убей, онъ не могъ вспомнить. Онъ безпощадно ломалъ голову, но ничего не могъ придумать по всѣмъ этимъ вопросамъ. Онъ былъ самъ не радъ, что всѣ эти предметы лѣзли ему въ голову, мучили его, тѣмъ не менѣе, выбросить ихъ изъ своей головы былъ не въ силахъ, какъ какое-нибудь бѣсовское навожденіе. Таковъ ужь былъ характеръ его жизни. Какъ человѣкъ, одаренный отъ природы шустрымъ умомъ, онъ волей-неволей вѣчно искалъ предметовъ для размышленія и изобрѣталъ способы улучшить жизнь, побѣдить наготу свою и незащитность, возвыситься надъ окружающею темною бѣдностью, но какъ человѣкъ голый, живущій въ голой деревнѣ, дошедшей до страшно пустой жизни, онъ, также волей-неволей, долженъ былъ пробавлять свой умъ пустяками и вертѣться между пустяшныхъ дѣлъ. Разумѣется, пустяшныя дѣла могли дать ему барыша только по грошу каждое, и съ помощью ихъ нельзя серьезно скрасить свою жизнь, вслѣдствіе чего количество этихъ пустяшныхъ дѣлъ розрослось у него непомѣрно. Онъ рѣшительно всѣмъ занимался; яйца, молоко, кожи, шерсть, свиная щетина — это только примѣръ; на самомъ же дѣлѣ сфера его промышленности была необъятна.