— Словом, вы помолвлены? — побледнел Габриэль.
— Да, но я еще тогда не встретилась с вами и не знала, какое сладостное и мучительное чувство охватит меня при вашем неожиданном появлении… Ах, я сразу почувствовала, что мое обещание, данное государю, превращается в пустой звук, что брак этот невозможен, что моя жизнь принадлежит только вам и что если вы еще любите меня, то я буду любить вас вечно… Согласитесь же: вы ни в чем не можете меня упрекнуть…
— О, вы ангел, Диана! И все, что я сделал, чтобы быть достойным вас, — ничто…
— Послушайте, Габриэль, теперь, когда судьба снова свела нас, взвесим, какие препятствия надо нам еще преодолеть. Король крайне честолюбив по отношению к своей дочери, а сватовство Монморанси, к несчастью, повысило его требовательность.
— На этот счет будьте спокойны, Диана. Мой род ничуть не ниже их рода, и он не впервые породнился бы с королевским домом.
— Правда? Габриэль, вы осчастливили меня! Я ведь по части геральдики полная невежда. Я не слыхала про род д’Эксмесов. Там, в Вимутье, я называла вас Габриэлем и не искала более приятного имени! Только оно мне дорого, и если вы уверены, что короля удовлетворит ваше происхождение, то все прекрасно и я счастлива. Как бы вас ни звали — д’Эксмес, или Гиз, или Монморанси, — все в порядке… Только бы вы не оказались Монтгомери…
— А почему же мне нельзя называться Монтгомери? — ужаснулся Габриэль.
— Наши старые соседи Монтгомери, по-видимому, причинили королю какое-то зло, он на них очень сердит.
— Вот как? — воскликнул Габриэль, чувствуя, как у него сжимается сердце. — Но кто кому причинил зло — они королю или король им?
— Мой отец так добр, что не может быть несправедлив, Габриэль.
— Добр к своей дочери, это верно, но для врагов…
— …беспощаден, быть может, — ответила Диана. — Но какое нам дело до Монтгомери, Габриэль?
— А что если я все же принадлежу к этому дому?
— О, не говорите этого, мой друг!
— Но все же… что бы вы сделали, будь это так?
— Будь это так, — сказала Диана, — я бросилась бы в ноги к обиженному, кто бы он ни был, и плакала бы и умоляла его до тех пор, пока ради меня отец не простил бы вас или пока вы не простили бы отца.
— И обиженный наверняка бы уступил вам, если бы, впрочем, тут не было пролитой крови, ибо только кровью смывается кровь…
— Ах, вы меня пугаете, Габриэль!.. Довольно меня испытывать. Ведь это было только испытание, правда?
— Да, Диана, простое испытание… Бог не допустит этого… — пробормотал он как бы про себя.
— Ведь не может же быть вражды между моим отцом и вами?
— Надеюсь, Диана, надеюсь… Я бы слишком страдал, причинив вам такую боль…
— В добрый час, Габриэль! И если вы на это надеетесь, — добавила она с милой улыбкой, — то и я надеюсь упросить отца отказаться от своего решения, равносильного моему смертному приговору. Такой могущественный государь, как он, сумеет возместить ущерб, который понесут господа Монморанси.
— Нет, Диана, всех его сокровищ и всей его власти мало, чтобы возместить им такую утрату.
— Не бойтесь, друг мой: Франциск де Монморанси смотрит на это, слава Богу, иначе, нежели вы, и предпочтет вашей бедной Диане деревянную палку маршала. Я же, когда он согласится на эту славную замену, постепенно подготовлю короля… Я напомню ему о наших родственных узах с домом д’Эксмесов, о ваших личных подвигах, Габриэль… — Она умолкла. — Боже, пьеса, кажется, идет к концу!
— Пять действий! До чего она коротка! — огорчился Габриэль. — Вы правы, вот и Эпилог, сейчас он изложит мораль комедии.
— Хорошо еще, что мы успели поговорить почти обо всем…
— Нет, я вам не сказал и тысячной доли…
— Да и я тоже, — ответила Диана, — благосклонность королевы…
— О, злая! — перебил ее Габриэль.
— Злая — это та, которая вам улыбалась, а не я, которая вас отчитывает, слышите? Больше не говорите с нею сегодня, друг мой, так я хочу!
— Вы хотите? Как вы добры! Я не буду с нею говорить… Но вот и пьесе конец! До свидания! Скажите мне на прощание хоть одно слово, чтобы оно подбодрило и утешило меня!
— До скорого свидания, Габриэль! Твоя навеки, мой муженек, — радостно шепнула Диана остолбеневшему Габриэлю.
И она исчезла в шумной, бурлящей толпе. Габриэль тоже незаметно улизнул, чтобы, согласно обещанию, избежать встречи с королевой… Вышел он из Лувра в глубоком убеждении, что Антуан де Баиф — великий человек и что никогда он еще не присутствовал на спектакле, который бы доставил ему такое громадное удовольствие.