— Как? Что это значит? Не сатана ли ты? — в ужасе вскричал коннетабль, крестясь. Ведь он был невежествен, как рыба, и суеверен, как монах.
Мэтр Арно ответил только сатанинским смешком и, заметив, что коннетабль достаточно напуган, сказал:
— О нет, я не черт, господин барон. Чтобы вы убедились в этом и успокоились, я прошу у вас пятьдесят пистолей. Будь я чертом, согласитесь, мне бы не нужны были деньги и я бы сам себя выручал из затруднительных положений.
— Ты прав, — облегченно вздохнул коннетабль, — и вот тебе пятьдесят пистолей.
— Я их заслужил, господин барон, завоевав доверие виконта д’Эксмеса. Я, правда, не дьявол, но я немножко колдун, и стоит мне надеть особый, темного цвета камзол и желтые штаны, как виконт начинает беседовать со мною, точно с испытанным, старым другом, от которого нет у него тайн.
— Гм!.. Все это пахнет веревкой, — хмыкнул коннетабль.
— Мэтр Нострадамус, едва взглянув на меня, когда я однажды проходил мимо него по улице, предсказал мне по моей физиономии, что я кончу жизнь между небом и землей, так что я смирился со своим жребием, а это бесценное преимущество. Человек, которому суждено кончить виселицей, не боится ничего, даже петли. Для начала я сделался двойником оруженосца виконта д’Эксмеса. Ну вот, знаете ли вы, догадываетесь ли вы, кто такой этот виконт?
— Знаю, конечно: яростный сторонник Гизов.
— Хуже того: он счастливый возлюбленный госпожи де Кастро.
— Что ты плетешь, бездельник, и откуда это известно тебе?
— Я сказал, что у него от меня нет секретов. Это я чаще всего отношу записки его возлюбленной и приношу ответы. Я в наилучших отношениях с камеристкой этой дамы, причем камеристка только удивляется непостоянству характера своего кавалера: сегодня он предприимчив, как паж, в завтра робок, как монашенка. Виконт д’Эксмес и герцогиня де Кастро трижды в неделю встречаются у королевы, а пишут друг другу ежедневно. Однако — верьте или не верьте — их любовь безгрешна. Они любят друг друга, как херувимы, и, по-видимому, с детских лет. Время от времени я заглядываю в их письма, и они меня умиляют. Госпожа Диана ревнует, и представьте себе, к кому, господин барон, — к королеве! Но она совсем не права, бедняжка. Возможно, что королева неравнодушна к виконту…
— Арно, вы клеветник! — остановил его коннетабль.
— Но ваша усмешка, господин барон, достаточно выразительна! — продолжал негодяй. — Вполне возможно, говорю я, что королева к нему неравнодушна, но виконт-то равнодушен к королеве, в этом нет никакого сомнения. Любят друг друга эти два голубка, как в Аркадии, безупречной любовью, трогающей меня, как нежный пастушеский или рыцарский роман, что, впрочем, не помешало мне, прости меня Боже, выдать этих птичек за пятьдесят пистолей. Но согласитесь, господин барон, я неплохо начал и вполне заслужил свои пятьдесят пистолей.
— Пусть так, — сказал коннетабль, — но я тебя еще раз спрашиваю: откуда у тебя эти сведения?
— Ах, господин барон, простите, пока это мой секрет. Вы можете разгадать его, если пожелаете, но я еще должен таить его от вас. Впрочем, способы мои не имеют для вас ни малейшего значения, вам лишь бы достичь своих целей. А ваша главная цель — быть посвященным в планы и поступки, которые могут вам повредить, и мне кажется, что сегодняшнее мое донесение небезынтересно для вас, господин барон, и небесполезно.
— Разумеется, плут. Но надо и впредь следить за этим проклятым виконтом.
— Буду следить, господин барон. Я предан вам так же, как и своим порокам. Вы будете доставлять мне пистоли, я вам — сведения, вот мы и будем довольны друг другом. Но кто-то идет… Женщина!.. Черт! Имею честь кланяться, господин барон.
— Кто же это? — близоруко прищурился коннетабль.
— О, сама герцогиня де Кастро! Она, вероятно, идет к королю, и нельзя допустить, чтоб она увидела вас со мной… Я исчезаю…
И он быстро ушел.
Что же касается коннетабля, то он, поколебавшись, решил лично удостовериться в правоте слов Арно и двинулся навстречу герцогине Ангулемской.
— Вы направляетесь в кабинет его величества, герцогиня? — спросил он ее.
— Да, господин коннетабль.
— Боюсь, что король не будет расположен к беседе с вами, — продолжал Монморанси, обеспокоенный возможными результатами этой беседы, — и важные вести, только что полученные…
— Они-то и делают этот момент как нельзя более удобным для меня, сударь.
— А для меня неудобным. Вы ведь, сударыня, относитесь к нам очень враждебно.