Ведь могли же дойти какие-нибудь слухи до Екатерины Медичи об этой безвестной трагедии соперничества ее мужа с графом Монтгомери. Как знать, не играла ли она в ней и сама какую-нибудь роль? В ту пору ей было лет двадцать. Молодая женщина, красивая и покинутая, должна была наверняка зорко и неотступно следить за всеми происками и ошибками своей соперницы. Габриэль рассчитывал, что ее воспоминания смогут осветить ему ту темную дорогу, по которой он брел пока еще ощупью.
Екатерина приняла виконта д’Эксмеса с той подчеркнутой благосклонностью, которую выказывала ему всякий раз, когда к этому представлялся случай.
— Это вы, прекрасный победитель? — улыбнулась она. — Какой счастливой случайности обязана я вашим милым посещением? Вы редко наведываетесь к нам, господин д’Эксмес, и впервые, кажется, попросили у меня аудиенции. Между тем вы всегда желанный гость, так и запомните.
— Государыня, — ответил Габриэль, — я не знаю, как вас благодарить, и знайте, что моя преданность…
— Оставим в стороне вашу преданность, — перебила его королева, — и перейдем к цели вашего прихода. Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезна?
— Да, ваше величество, мне кажется, что можете.
— Тем лучше, господин д’Эксмес. — И Екатерина поощрительно улыбнулась. — Если в моей власти то, о чем вы собираетесь меня просить, заранее обещаю исполнить вашу просьбу. Это, может быть, несколько неосторожное обещание, но вы, конечно, им не злоупотребите.
— Боже меня упаси от такого намерения, государыня!
— Итак, я слушаю вас, — вздохнула королева.
— Я дерзнул явиться к вам, ваше величество, только для выяснения одного обстоятельства, в котором для меня заключается все. Простите ли вы меня, если я коснусь воспоминаний, не весьма приятных для вашего величества? Я говорю о событии, относящемся к тысяча пятьсот тридцать девятому году.
— О, в ту пору я была очень, очень молода, — сказала королева.
— Но были уже несомненно красавицей, достойной любви,
— заметил Габриэль.
— Иной раз мне приходилось это слышать, — ответила королева, приятно взволнованная оборотом, который принимала беседа.
— И тем не менее, — продолжал Габриэль, — другая женщина уже осмеливалась захватить права, данные вам Богом, происхождением и красотой. И женщина эта не удовлетворилась тем, что ваш супруг отвратил от вас свое сердце. Она изменила ему, полюбив графа Монтгомери. Впрочем, в своем справедливом презрении вы, быть может, не сохранили об этом никаких воспоминаний?
— Нет, у меня еще свежи в памяти, — ответила королева,
— и этот случай, и все уловки той, о ком вы говорите. Да, она полюбила графа Монтгомери. Затем, увидев, что страсть ее обнаружена, она трусливо заявила, что ломала комедию, дабы испытать сердце дофина, а когда Монтгомери исчез — и, быть может, по ее приказу, — она его не оплакивала и на следующий день появилась на балу веселая, кокетливая. Да, никогда я не забуду первых интриг, которыми эта женщина подкапывалась под власть молодой королевы; из-за них я дни и ночи проводила в слезах. Но позже во мне проснулась гордость. Своим достойным поведением я заставила всех уважать во мне супругу, мать и королеву. Я подарила семерых детей королю и Франции. Теперь же я сохранила к мужу спокойную любовь, как к другу и отцу моих детей. Я достаточно жила для общего блага. Разве нельзя мне пожить немного для себя? И если бы я заметила чье-то юное и пылкое влечение ко мне, разве не было бы преступлением отвергнуть его, Габриэль?
Взгляды Екатерины дополняли ее слова. Но мысли Габриэля витали далеко. Он уже не слушал королеву, а думал о чем-то своем. Задумчивость эту Екатерина объяснила себе по-своему. Но вскоре Габриэль нарушил молчание.
— Разрешите вас просить, государыня, еще об одном разъяснении, чрезвычайно важном для меня. Вы ведь добры ко мне! Направляясь к вам, я недаром предчувствовал, что уйду отсюда удовлетворенным. Довершите же ваше благодеяние.
Раз вам хорошо знакома эта мрачная история с графом Монтгомери, то не знаете ли вы, чья дочь герцогиня де Кастро, родившаяся через несколько месяцев после исчезновения графа? Злые языки называют отцом Дианы господина Монтгомери.
Несколько мгновений Екатерина Медичи молча глядела на Габриэля, как бы желая проникнуть в скрытый смысл этих слов. Наконец, решив, что разгадала загадку, она улыбнулась:
— От меня не ускользнуло, что вы заметили госпожу де Кастро и принялись усердно за нею ухаживать. Я догадываюсь теперь о ваших желаниях. Но прежде чем идти дальше, вы, вероятно, пожелали удостовериться, что идете не по ложному следу и что предмет вашего увлечения — действительно дочь короля. Вы не желаете, женившись на узаконенной дочери Генриха Второго, оказаться вдруг супругом внебрачной дочери графа Монтгомери. Да вы честолюбец, господин д’Эксмес! Не оправдывайтесь, такая черта внушает мне еще больше уважения к вам.
— Но, сударыня, — пробормотал в замешательстве Габриэль, — быть может, и вправду…
— Отлично! Я вижу, что разгадала вас, мой рыцарь, — сказала королева. — Так вот что, послушайтесь дружеского совета: в ваших же интересах отказаться от госпожи де Кастро. Оставьте эту куклу. Я не знаю, по правде говоря, чья она дочь — короля или графа, но, если даже она и дочь короля, то не такая жена, не такая опора вам нужна. Герцогиня Ангулемская — натура слабая и мягкая, сотканная из чувствительности и грации, но ей недостает силы и энергии. Ей удалось снискать благоволение короля, не спорю, но воспользоваться им она не сумеет. Вам же, Габриэль, для осуществления ваших великих замыслов нужна мужественная и влиятельная подруга, которая бы помогла вам в меру всей своей любви, служила бы вам опорой и сама опиралась на вас. Такое сердце, виконт д’Эксмес, вы, сами того не ведая, нашли!
Он глядел на нее озадаченный. Она увлеченно продолжала:
— В силу своего положения мы, королевы, освобождены от обычных правил приличия и можем, не стыдясь, сами пойти навстречу чьему-либо желанию. Послушайте, Габриэль! Вы красивы, смелы, пылки, горды! С первого же взгляда я испытала к вам незнакомое мне чувство, и — разве я ошиблась? — ваши слова, ваши взгляды, даже сегодняшняя просьба, в которой, быть может, надо видеть лишь ловкий маневр, — словом, все побуждает меня думать, что я наткнулась на человека благодарного.
— Государыня… — в ужасе произнес Габриэль.
— Да, вы, я вижу, взволнованы и озадачены, — нежно улыбнулась Екатерина. — Но вы, надеюсь, не слишком строго осуждаете меня за мою вынужденную откровенность? Я повторяю: положение королевы должно служить оправданием женщине. Вы робки, хотя и честолюбивы, господин д’Эксмес. Потому я предпочла заговорить первая. Ну, придите же в себя! Неужели я так страшна?
— О, да, — прошептал бледный и растерянный Габриэль.
Но королева, расслышав это восклицание, неверно поняла его.
— Полно, — сказала она с напускной подозрительностью, — я ведь вас еще, кажется, не свела с ума настолько, чтобы вы забыли свои интересы… Но знайте, Габриэль, я хочу возвеличить вас. До сих пор я держалась в тени, на втором плане, но скоро буду блистать на первом. Госпожа Диана де Пуатье по своему возрасту не сможет сохранять долго свою красоту и влияние. С того дня, как чары этой женщины перестанут действовать, начнется мое царствование! Король поймет когда-нибудь, что нет у него советчика опытнее, искуснее, находчивее меня. А тоща, Габриэль, на что может притязать человек, соединивший свою судьбу с моею в ту пору, коща она еще не определилась? Полюбивший во мне женщину, а не королеву? Разве не пожелает правительница государства достойно вознаградить того человека, который посвятил свою жизнь Екатерине? Разве не станет он ее помощником, ее правой рукой, истинным королем при короле-призраке? Так как же, Габриэль, хотите вы быть этим человеком? — И она смело протянула ему руку.
Габриэль, преклонив колено, поцеловал эту белую и красивую руку… Но он был слишком цельной и честной натурой, чтобы примириться с хитростями и обманом, каких требует лживая любовь. Он был слишком откровенен и решителен, чтобы колебаться в выборе между ложью и опасностью. И, вскинув свою благородную голову, он сказал: