– Ты чего? – спросил я.
– А вот чего! – Он распахнул дверь, и я вошел внутрь. Я вошел, бросил один взгляд по сторонам, и кровь застыла у меня в жилах.
– Ни хрена себе, Спайк! Ты что, рехнулся?
– Я тебя предупреждал, дружок, верно?
– Ох, ни хрена ж себе…
Спайк довольно засмеялся.
– Что… о чем ты меня предупреждал?
– Что однажды мне тоже попрет.
– Ты, придурок гребаный, что ты наделал?
Пучки сохнущих растений свисали со стропил.
– Спайк!
Сотни пучков.
– Неужели ты…
Черт знает, сколько их там было. Точно несколько сотен, а может, и вся тысяча.
– Что я?
Нет, не тысяча, больше. Две? Три? Я не знал. Не хотел знать. Я хотел закрыть глаза, а потом открыть их и увидеть пустой гараж. Я сказал:
– Спайк, не могу поверить, что ты сделал то, о чем я думаю.
– А о чем ты думаешь, умник?
– Неужели ты спер весь урожай тех жутких типов?
Спайк смотрел на меня, и его тупая башка кивала и кивала, как будто у нее была своя жизнь, как будто ей было плевать, торчит ли она на хозяйской шее или гуляет по горам Непала. Землетрясения, наводнения, да пусть хоть яки откроют рты и вознесут хвалу собственному богу – голова Спайка все так же кивала бы, не останавливаясь.
– Ага, – сказал этот недоумок, – весь до последнего листика.
– Боже мой, мама… – я подождал, пока звук этого слова не растаял в воздухе, – как мама была права! Она во всем была права, парень, и теперь ты влип! Причем по-крупному…
Глава 6
Глупость человеческая – это слезы, слезы тех, кто остается с разбитым сердцем или башкой на чужой карусели, когда умные уже успели соскочить. Проблема дурака в том, что он разговаривает на языке, которого и сам не понимает. Я стоял в дверях гаража и смотрел на дурь, но язык отказывался шевелиться. Целую вечность я ничего не мог вымолвить. Да и что я мог сказать, а? И зачем? Слова рождаются у нас в голове, отламываются по кусочку, падают на землю. И что от них остается? Осколки. Обломки, которые поглощает земля, а много веков спустя вновь выкапывают на свет археологи, отчищают, отмывают, изучают, классифицируют и ставят под стекло. А потом на них пялятся скучающие подростки. Или мечтатели. Мне столько надо было высказать Спайку, но слова столпились у меня в голове и толкались локтями, желая пролезть вперед, а я их не пускал. Как будто знал, что произойдет потом, как будто мог подсмотреть будущее, увидеть веревки и острую, холодную сталь, почувствовать ужас и боль, услышать вопли, разорвавшие тишину леса. Но все, что я мог в тот момент, – тупо пялиться на пучки конопли, вдыхать их запах и думать о расплате.
Да, расплата. Я думал о расплате. Я чувствовал, что она не за горами, уже рядом, скручивает и морщит горячий воздух, шепчет, что от нее не уйдешь. Расплата настолько не сомневалась, что ей уготовлено теплое местечко в этой истории и в жизни Спайка, что, хотя она и сгорала от нетерпения, все же решила подождать. А чего ей торопиться? У нее в распоряжении вечность, он могла ждать сколько хотела, хоть до тех пор, пока звезды не начали бы падать на землю.
– Господи, Спайк, ну ты и влип… – прошептал я. Он даже не смотрел на меня.
– Все оказалось гениально просто, чувак, верно?
– Какое на хер гениально? Гений долбаный…
– Эй, я понимаю…
– Да ты понимаешь, чего наделал, недоумок?! – заорал я, но он только засмеялся:
– Наконец-то и ко мне пришел белый пароход.
– Ага, линкор для проклятых идиотов!
Он продолжал смеяться:
– Иди в жопу, Эл, со своими проповедями!
– Сам иди!
– Ты что, не понимаешь? Я ждал этого момента всю свою жизнь! Это же стоит не меньше двадцати тысяч, въезжай, дурья башка!
– Двадцать тысяч…
– Как минимум. А может, и больше.
– Неприятностей у тебя точно будет больше, поверь мне.
– Каких еще неприятностей? С чего? Никто об этом не знает, кроме нас с тобой, а ты ведь не станешь болтать, верно?
– Ну ты, бля, даешь! Да после пары пива ты сам начнешь болтать направо и налево о своих миллионах и не успеешь и глазом моргнуть…
– Я не проболтаюсь!
– Ага, а я – римский папа! Я – папа, бля, и у меня балкон размером с твою развалюху.
– Нуда?
– Ага, я там деньги складываю.
Спайк передернул плечами:
– Со следующей недели мне уже никогда больше не понадобятся твои деньги, понял, чувак?
В тот момент я едва сдержался, чтобы не врезать ему. Мне так хотелось просто выйти из гаража, сесть на «хонду» и уехать куда-нибудь подальше, где никто не знает, как меня зовут. На какой-нибудь остров в Шотландии, например. Снять домик на окраине тихой деревушки и подождать, пока кончится вся эта буча, хотя я чувствовал, что ждать, вероятно, придется долго. Что же, я бы смотрел из верхнего окна на незнакомую мне улицу, наблюдал за незнакомыми людьми, ходил по своим делам, никого не трогая и ни с кем не общаясь. Я послал бы маме открытку, что со мной типа все в порядке, я в безопасности, чтобы она не волновалась, устроился бы на работу рыбаком, отрастил бороду. Я бы гулял по пустынному пляжу, вдыхая морской ветер, чувствуя, как мелкий песок сечет мне лицо, и слизывал бы с губ морскую соль. Вечерами я садился бы в дальний угол бара и медленно тянул свое пиво, и постепенно лицо и руки мои загорели и огрубели бы. И я бы встретил женщину с черными глазами и сильными руками, честную женщину, которая не падает в обморок при виде вспоротого рыбьего брюха. Мы с ней развели бы огород, и у нас в теплой клети жил бы пушистый кролик. Или два. Но друзья остаются друзьями, даже если они ведут себя как полные недоумки, так что вариантов нет, кроме как принять все как есть, поднять руки вверх и сказать что-нибудь в том смысле, что я типа с тобой или там полагайся на меня…