Зазевался Вышеус, разглядывая мертвяка, не увидал, откуда взялись кривоногие, навалились и, тихо сопя, скрутили. Вдарили по голове. Очнулся, чувствуя, что волокут по траве, ухватив за ноги, словно упокойника.
Толком в себя Вышеус пришел только в ушунском шатре, в голове ещё шумело, как после двух братин медовухи, ну да хоть живым себя ощутил. Перед ним, на высоких расшитых подушках, сидел смуглый ушун, невысокий, но жилистый, на вид крепкий, словно сыромятный ремень. Смотрел, усмехался в усы, щурил и без того узкие глаза.
- Ты, воин, совсем плохой, худой, есть нету да? Угощайся, - он подвинул Вышеусу тарелку с вареным мясом. Дух от нее шел такой, что в животе противно заурчало. Усатый расхохотался, довольно откинувшись на подушки: - Зачем вы ворота не открываете? А? Князя ждете? Не будет князя. Вестового вашего, мои нукеры, у реки подстрелили, не придет ваш князь.
У Вышеуса все похолодело внутри: - Убили Олежку, значит, не придет князь... Выходит, он и знать не знает, что тут творится!
- Так, так, - кивал узкоглазый, словно читая мысли Вышеуса. - Нурдак-хан на князя вашего идет. Семь дён и хана. Не будет у вас князя, - ушун с хохотом повалился на подушки, - а вы как бараны животом стрелы ловите. Мы больше на стену не полезем. Зачем? Сами друг дружку кушать станете. На брюхе к нам приползете. Как собаки паршивые
Вышеус вспомнил Заренку и слезы сами брызнули из глаз.
- Да чтоб вы сдохли все, - в бессильной злобе простонал он.
- Зачем так говоришь? - посерьезнел усатый, - мы же не волки степные, чтоб все стадо резать. Нам и тут люди нужны. Ты, воин, нам помоги, мы тебе поможем.
- Чего хотите-то? - зыркнув исподлобья, буркнул Вышеус.
- Ты обратно в крепость ходи, - хитро прищурился ушун, - а ночью нам ворота отрывай и условный знак подавай. Мы женщин детей не трогать и тех, кто оружие бросать - мы тоже не трогать. Мы не звери. Зачем нам пустая земля, какой от нее доход?
- Обманешь ведь, - скривился Вышеус.
- Я тебе водой поклянусь, хочешь? Травой поклянусь, небом! - ушун вдруг гортанно крикнул что-то на своём языке.
В шатер заскочили двое и перерезали путы у Вышеуса на руках.
- Ты ешь, ешь, - усатый кивнул на мясо, - у тебя дети, жена есть?
- Ну, - все еще не веря, ответил Вышеус и, взяв кусок, тут же сунул себе в рот. Пока узкоглазый не передумал.
- Мы тебе хлеб давать, лепешки, неси детям, жене неси, жену муж кормить должен. У нас такой закон. Видишь - я не обманывать. Ты... только ворота открой, а? Нам что? День другой - сами войдем. А так - себя сбережёшь, друзей, деток. А нэт, - ушун провёл ладонью по горлу и почти шёпотом докончил, - всех порешим. Никого жалеть не будем. Понял, да?
К рассвету Вышеус был уже возле стен, за пазухой грели тело еще теплые лепешки. За спиной в котомке полно было ломанных стрел. Все честь по чести, будто всю ночь собирал. Голова шумела более от мыслей, нежели от прошлого удара.
Домой Вышеус пришёл, когда рассвет едва окрасил зарёю небо. Тихо постучал, дверь отворила заспанная, ещё простоволосая, Заренка.
- Ну, наконец-то. Хоть передохни чуток. А то опять на стену, против ворогов биться... Ну когда же всё это кончится? - скорее уже по привычке простонала она, увидев Вышеуса. Ночные дежурства давно стали обыденностью, а сил оставалось всё меньше.
- Скоро, скоро кончится, - кивнул тот, думая, что, пожалуй, теперь даже не кривит душою. Разговор с ушуном вселил смутную надежду, что ему удастся спасти семью от неминуемой гибели, - Как Радодневка?
- Вроде затихла к утру, не мечется, как давеча.
- Всё бы так. На, держи, - Вышеус протянул жене уже остывший ушунский хлеб.
- Это что? Откуда? - вскинула та свой взгляд, словно пытаясь заглянуть Вышеусу прямо в душу ясными глазами.
Вышеус отвёл взор. Говорить правду не хотелось. Было немного стыдно за свою слабость, да и как объяснить ей, что ради неё же и детей он и пошёл на такое. Как сказать?
- Откуда, откуда. Дали вот. Вы ешьте... Только никому не слова. Сама знаешь, за стеной много чего... найти можно.
Заренка кивнула, хотя и продолжала смотреть немигающим взглядом на мужа, никогда не умевшего говорить неправду. То, что дружинники приносили из ночных рейдов не только ломаные стрелы, но и ещё кое-что, давно не было ни для кого секретом. С трупов снимали перстни, выворачивали карманы, порою не брезговали даже сапогами поверженных врагов. Начальство на это смотрело сквозь пальцы. Многие выменивали потом найденное у цепкого Сбитня на зерно, но Заренка ещё летом наказала мужу, не опускаться до мародёрства и тот до сих пор оправдывал её доверие. Но ведь тут не треклятое вражеское барахло, а хлеб. Не свой, ушунский, но всё же. Хлеб, который рука не поднимется выбросить, когда дети голодны.
Наконец, женщина взяла краюхи дрожащими руками и, вдруг, не сдерживая себя, прижалась к мужу ещё тёплым, после ночи, телом.
- Ту уж сторожко там, а?
- Да уж как-нибудь. А вы дома сидите ныне. Мало ли...Жарко обещается оно.
Вышеус отстранил жену и вышел. Язык так и не повернулся сказать всё. Да и как можно? Не хотелось, чтобы она думала о нём, как о предателе. Вот спасёт он их, а там - разберёмся. Там видно будет, кто принимает верное решение среди этой свистопляски смерти.