Смущение от этих размышлений улеглось при появлении королевы Элеоноры. Она вышла из нижнего этажа чрез окно, открывавшееся на землю; бросила взгляд кругом пустынного двора и приблизилась к Жильберту. Он уже достаточно долго пробыл в Париже и понимал, что королева Элеонора не обращала ни малейшего внимания на установленные правила, специальные предрассудки и суровые традиции при дворе её мужа. И когда однажды Людовик серьёзно запротестовал против её мысли одеваться по-мужски в кольчугу и ездить верхом по-мужски на своём любимом скакуне, она с большей или меньшей милостью, согласно своему настроению, внушала ему, что её владения значительнее французского королевства, и чему научил её Вильгельм Аквитанский, было безусловно хорошо и выше всякой критики Людовика Капета, происходившего от парижского мясника. Тем не менее англичанин испытывал некоторый благоразумный страх при мысли, что он, скромный оруженосец, находится в этом уединённом уголке с самой красивой и самой могущественнейшей из царствовавших королев. Но обладая почти сверхъестественным даром быстро угадывать, Элеонора знала о чем он думал, прежде чем подошёл к ней. Она заговорила очень просто, как будто подобное свидание было из числа обыденных случайностей.
— Вы не знали, что это моё окно? — сказала она очень спокойно. — Я видела ваше удивление, когда вы заметили, что я на вас смотрю. Это окно маленького зала, находящегося позади моей комнаты, а вниз ведёт лестница. Я часто прохожу здесь, но я мало беспокоюсь о том, что делается вне замка. Сегодня, проходя, я услышала голос этого глупого разгневанного ребёнка, и когда я увидела его лицо и услышала его слова, то не могла удержаться от смеха.
— Молодой принц прямодушен, — сказал спокойно Жильберт, так как ему казалось вероломным присоединяться к смеху королевы.
— Прямодушен, — согласилась королева. — Дети всегда прямодушны.
— Тем более они заслуживают уважения, — сказал Жильберт.
— Меня никогда не учили уважать детей, — ответила королева со смехом.
— Так вы никогда не читали Ювенала? — спросил Жильберт.
— Вы часто рассказываете мне о предметах, о которых я раньше не слыхала, — отвечала королева. — Может быть это причина, почему вы нравитесь мне.
Королева остановилась и опёрлась на стену, так как они дошли до угла двора. Она задумчиво закусила зубами побег розмарина, который, проходя, сорвала на своём окне. Жильберт не мог удержаться, чтобы не восхититься маленькими белыми зубами, резавшими, как ножами слоновой кости, тонкие зеленые листочки. Но королева | отвернула от него свои задумчивые глаза.
Жильберт считал необходимым прекратить молчащие.
— Ваше величество очень добры, — сказал он, почтительно склоняясь.
— Что сделало вас таким печальным? — спросила она внезапно, после короткой паузы и смотря ему прямо в лицо. — Разве Париж так скучен? Наш двор суров? Разве вино моей Гасконны так кисло, что вы не хотите быть весёлым, как другие, или… — она слегка засмеялась, — или с вами обращаются не с достаточным почтением и вниманием, какое должно бы оказывать человеку вашего класса?
Жильберт выпрямился, несколько оскорблённый этой шуткой.
— Вы хорошо знаете, государыня, что я не принадлежу ни к какому привилегированному классу, — сказал он. — И если вам угодно было бы предложить мне достойное испытание, дающее право заслужить рыцарство, я однако принял бы его лишь от моей законной государыни.
— Как, например, выучить меня игре в мяч? — спросила она, делая вид, что не слышала окончания его фразы. — Вы можете сделаться рыцарем одинаково, как за это, так и совсем за другое.
— Ваше величество никогда не бываете серьёзны, — заметил Жильберт.
— Нет, иногда, — отвечала королева и опустила глаза. — Вы находите, что я недостаточно часто бываю серьёзна? А вы… бываете таким… слишком часто, всегда такой?
— Будь я королевой Франции, то наверно имел бы такое же легкомысленное сердце, — сказал Жильберт. — Но если бы ваше величество сделались Жильбертом Вардом, то, может быть, вы были бы ещё печальнее меня.
И он с горечью засмеялся. Элеонора подняла брови и спросила с оттенком иронии;
— Вы так молоды и уже имели столько огорчений?
Но в то время как она смотрела ему в глаза, на его лице появилось выражение истинного, жестокого страдания, которое невозможно скрыть.
Он опёрся на стену, устремив неопределённо глаза перед собой. Тогда королева, видя, что неосторожно коснулась незалеченной раны, бросила на него взгляд сострадания и снова закусила розмариновый побег; понурив голову, она медленно пошла к следующему устою.
Там она повернула назад и, направившись обратно, подошла к нему. Прикоснувшись пальцем до его скрещённых рук, она посмотрела ему в глаза, устремлённые далеко через её голову.
— Я не хотела ни за что на свете причинить вам нравственную боль, — сказала она очень серьёзно. — Я хочу быть вашим другом, лучщим другом… Понимаете вы это?
Жильберт пришёл в себя и, опустив глаза, увидел приближённое к нему лицо Элеоноры. Это положение должно было бы его взволновать, но сходство королевы с его матерью поставило такую между ними ледяную преграду, о которой он даже не помышлял.
— Вы очень добры, государыня, — сказал он. — Бедный оруженосец без пристанища и состояния не может быть другом королевы Франции.