Беатриса казалась мёртвой. Она была переброшена через спину арабской кобылы; она ударилась головой о траву, и кобыла в конце борьбы упала на её ноги. Лёгкий стальной шлем врезался в её лоб и, несмотря на стёганную подкладку и его узорчатый край, прорезал кожу, так что маленькая линия черновато-красной крови медленно текла по белой коже, а её руки в белых перчатках лежали вверх ладонями, наполовину открытые и окоченелые. Королева едва на неё посмотрела.
Многие мужчины бросились, когда опасность прошла. Они унесли Беатрису и подняли её лошадь. Элеонора, стоя на коленях, пробовала освободить пальцы Жильберта из уздечки, но не имела возможности. Ей надо было отстегнуть пряжку от длинного мундштука. Она тихо тёрла ему виски, затем наклонилась и дыхнула ему в лицо, чтобы свежее дыхание разбудило его. На его лбу и подбородке были капли крови, а его суконная куртка во многих местах была разорвана, и выделялось белое бельё. Но Элеонора видела лишь выражение его лица, невозмутимое и энергичное даже в бессознательном положении, тогда как он в сновидении своего бессознательного положения ещё раз спас ей жизнь.
В это мгновение, зная, что он не может её видеть, она думала только о своём впечатлении и не заботилась скрывать то, что испытывала; испытываемое ею было в одно и то же время грешно и сладко. Но внезапно жизнь возвратилась во взгляде раненого; его ослабевшие пальцы разжались. Он глубоко вздохнул и произнёс имя, которое давно разучился называть:
— Мама!
Элеонора медленно наклонила свою прекрасную голову. Затем лицо Жильберта опечалилось; воспоминания о прежних страданиях вернулись к нему, жестоко щемя ему сердце, прежде чем физические страдания не пробудились в его помятых членах. Вдруг его мысли прояснились, и ему стало стыдно, что он забыл Беатрису и почти отдал жизнь, чтобы спасти королеву. Он вздрогнул, как бы от укола, и приподнялся на одной руке, хотя он испытывал чувство, как будто опёрся на острое, жгучее лезвие.
— Она умерла! — воскликнул он, сжав губы.
— Нет! — ответила королева. — Вы спасли нас обеих.
Она произнесла эти слова нежно и ясно, и в это время положила руку на плечо Жильберта, чтобы его успокоить. Она наблюдала, как изменялись его черты, и ужас исчезал из его взгляда, уступая место радости при счастливом известии.
— Благодарение Богу!
Он сказал только эти слова и упал на руки королевы, так как был совсем разбит. Но лицо последней также изменилось, и она страдала по другой причине; в ней было столько же добра, сколько и зла. Её любовь к нему выросла от того, что он её спас, и она хотела дать ему больше, забывая, может ли она это сделать.
Таким образом, в продолжение нескольких секунд она оставалась на коленях, чтобы наблюдать за ним, не заботясь о тех, кто её окружал, и только едва она заметила смуглого мужчину, которого не видела ранее. Он низко склонился так, что она не могла видеть его лица, и спокойно снял воротник своего господина, пробуя его руки и ноги, опасаясь, не сломана ли какая-нибудь кость.
— Кто вы? — спросила наконец тихим голосом королева человека, который заботился о любимом ею Жильберте.
— Слуга его, — лаконически ответил Дунстан, не поднимая головы.
— Позаботьтесь о нем и известите меня о его положении, — заметила королева.
И вынув кошель, она дала ему золото, которое он молча взял, ещё ниже склонив голову.
Он тоже спас ей сегодня жизнь; он это знал, но она не знала.
Она поднялась и закуталась в плащ. Не прошло десяти минут с тех пор, как подняв руку, она пригласила дам следовать за ней. Король запоздал и медленно пришёл узнать, не ранена ли она.
— Государыня, — сказал он, когда сошёл с лошади, — благодарю милосердного Бога, который соблаговолил выслушать молитвы о вашей безопасности, которые я ему беспрестанно возносил к небу в то время, как вашей жизни угрожало это опасное животное. Мы поблагодарим его священнослужением в продолжении десяти дней, прежде чем продолжать наше путешествие, или в продолжении двух недель, если вы это предпочитаете.
— Ваше величество, — холодно ответила Элеонора. — Свободно хвалить небо в продолжении целого месяца, если вы находите это нужным. Без этого бедного англичанина, который лежит здесь в обмороке и схватившего за узду мою лошадь с опасностью жизни, вы могли бы потребовать обеден за упокой моей души вместо спасения моего тела. Это было бы мне необходимее, если бы я была убита.
Король набожно перекрестился, полузакрыл глаза, несколько склонился и прошептал короткую молитву.
— Лучше было бы, — заметила королева, — сейчас же отправиться, чтобы поддержать императора.
— Богу угодно, чтобы его армия была совершенно уничтожена, — ответил спокойно король. — Император сам будет здесь через несколько часов, если только не погибнет с остатками рыцарей, разбитых сельджуками, которые преследуют беглецов.
— Одной причиной более, чтобы мы спасли оставшихся живыми. Моя армия пустится в путь завтра на заре… Ваше величество может остаться позади нас и молиться за нас.
И она удалилась с презрительным видом. Дунстан и несколько пехотинцев приготовили носилки из пик и копий, чтобы нести Жильберта и Беатрису на север, по направлению лагеря.
II
Узнав от своего слуги, что Беатриса тяжело ранена и очень страдает, Жильберт отвернулся и закусил зубами седельный вьюк, служивший ему подушкой. Уже вечерело, и Дунстан только что вернулся, собрав сведения в дамском лагере, отстоявшем на полмили.
Трудно было найти проще круглой палатки англичанина. Она имела пять футов в диаметре, и посреди неё был воткнут шест. Сухая земля была спрыснута водой и убита колотушками, чтобы, насколько возможно, сделать почву твёрдой. Жильберт и его оба слуги спали на дублёных кожах, покрытых толстыми, как ковры, шерстяными одеялами ручной ткани, с грубыми рисунками голубой и красной шерсти. Это была дорого ценимая деревенская работа овернских пастухов.