- Я также сражался за святой крест, хотя я только мужик,- сказал он.
- Вы - не мужик,- ответил Жильберт серьезным тоном.- Станьте на колени возле меня и бодрствуйте.
- Да, я хочу бодрствовать возле вас,- ответил Дунстан и, вынув свой меч, положил возле Жильберта.
Он встал на колени немного позади Жильберта, слева. Посредине над могильным камнем Христа висело более сорока зажженных лампад. Вокруг камня находилась решетка из кованного железа, с дверками, замок которых был из чистого золота.
Жильберт поднял глаза и увидел по другую сторону решетки какую-то стоявшую на коленях фигуру. Он узнал в ней Анну Аугскую, она была одета во все черное и в таком же капюшоне, на половину надвинутом на лицо.
Она была бледна и крепко сжимала своими белыми руками железные полосы решетки; ее печальные глаза смотрели пристально вверх, как бы вызывая божественное видение.
Жильберт обрадовался, увидев ее там. Целых два часа они простояли на коленях, не утомляясь, никто не прерывал их молчания. Их сердца возвысились: свет для них не существовал. На минуту в церкви раздались легкие шаги и смолкли на некотором расстоянии от могилы. Никто из них не поднял головы, чтобы посмотреть, кто пришел, и молчание восстановилось.
Элеонора пришла одна к Гробу Господню и смотрела издали, не желая приблизиться к молящимся. Пока она смотрела на них, перед ней восстали все ее многочисленные и важные ошибки; ее добрые дела исчезли во тьме ее души. Она предалась отчаянью, боясь не получить прощения и зная, что никогда ее гордость не может быть уничтожена в ее сердце. Она взглянула на эту верующую женщину и этого чистого душой рыцаря и почувствовала, что ее место не в святом месте, возле чистых сердец.
И Элеонора ушла совсем одна. Когда она отошла довольно далеко, то опустилась на колени около столба, подняла свой густой вуаль, сложила руки и стала молиться в надежде добиться прощения и мира.
Она принялась читать молитвы, какие только знала, смотря на место, где был похоронен Господь. Но в ней ничего не пробудилось, и сердце так и осталось закаменелым; она верила тому, что видела, но не находила в себе никакого луча веры в божественный другой мир.
Она встала так же без шума, как и опустилась на колени; прислонясь к столбу, долго смотрела на любимого человека, на щит с крестом Аквитании и на то место, которое она когда-то горячо целовала. Безмерно страдая, Элеонора приложила руку к сердцу. Она почувствовала горячее желание, чтобы Жильберт был счастлив и добился славы, хотя бы с ней случилось несчастье.
- Боже,- прошептала она.- Пусть погибну я, но сохрани Жильберта, каким он есть.
Возможно ли утверждать, что такие искренние молитвы не будут услышаны Богом, потому что их шептали губы грешницы? Если это так, тогда Бог не был бы милостивым, а Христос не умер бы ради человеческих прегрешений.
Дочь принцев, прежде чем сделаться женой двух королей и дать целую линию королей, умилилась в душе. Она спустила густой вуаль, чтобы не узнали ее лица при свете, и печальная, одинокая возвратилась к себе по иерусалимским улицам.
В полночь к гробу Господнему приблизился священник, чтобы поправить лампады. Помолившись несколько минут, он ушел, а трое молящихся даже не пошевелились. Но когда ночные сторожа прокричали зарю, и глухой звук их голосов был услышан в сумраке церкви, Жильберт встал, а также и Дунстан, и, взяв свои доспехи, они удалились. Анна Аугская осталась одна, по-прежнему сжимая своими белыми руками железную решетку; ее черные, печальные глаза все еще были обращены к небу.
Хотя на восточной части неба показался свет, но когда они вышли на дорогу, по которой пришли, то было почти темно. За три шага до двери Дунстан запнулся за нечто знакомое, так как сражение дало ему известный опыт.
- Труп,- сказал он Жильберту, который тоже остановился.
Они остановились, чтобы посмотреть, и Дунстан, проведя рукой по мертвому телу, ощупал плащ и кончил тем, что наткнулся на что-то острое. Это был клинок кинжала, вынутого из ножен.
- Это рыцарь,- сказал он.- У него надета под плащом портупея.
Жильберт посмотрел на лицо, чтобы узнать его при свете зари; перед ним выделялись на земле бледные, как воск, черты лица.
Вдруг он задрожал, увидев выставившуюся из лба мертвеца головку стрелы; сломанная же стрела с своими торчащими перьями лежала под мертвым телом. Дунстан тоже взглянул, и глухой крик радости вырвался с его губ.
- Это Арнольд Курбойль! - воскликнул с невыразимым удивлением Жильберт.
- А это - стрела Альрика! - ответил Дунстан, рассматривая острие и складывая куски сломанной стрелы.- Это - та стрела, которая попала в вашу шапку в тот самый день, когда мы сражались для забавы в Тоскане, Альрик поднял ее и сохранил; часто во время сражения у него оставалась только она одна, но он не хотел ее пускать, говоря, что он к ней прибегнет лишь с целью спасти жизнь своего господина. Наконец-то он исполнил свое желание, и хотя рыцарь получил удар с тыла, но у него в руке все-таки был кинжал; должно быть, он преследовал вас до двери церкви, с целью убить в темноте. Хорошо сделано, мой маленький Альрик!..
И Дунстан плюнул в лицо убитого, проклиная его. Жильберт схватил его за ворот и резко толкнул.
- Подло оскорблять мертвеца,- сказал он с отвращением.
Но Дунстан принялся смеяться.
- Отчего? - спросил он.- Это мой отец.
Рука Жильберта разжалась и упала; затем он нежно положил ее на плечо слуги.
- Верный Дунстан! - сказал он.
Но Дунстан, горько улыбнувшись, ничего не сказал, так как он чувствовал, что в действительности был беден, и если бы смерть Курбойля дала ему хоть десятую часть того, чем он владел, то Дунстану было бы достаточно земли, чтобы сделаться рыцарем.
- Мы не можем оставить его здесь,- сказал наконец Жильберт.
- Почему же? Здесь есть собаки.
Дунстан взял щит своего господина, и, не сказав более ни слова, отошел от трупа своего отца. Жильберт же остался еще с минуту и долго рассматривал лицо человека, причинившего ему столько зла: он вспомнил о Фарингдоне и о стортвудском лесе, где он сам был брошен на смерть. Ему представилось, как Курбойль, который был левшой, вытащил из ножен кинжал, и ему захотелось посмотреть, тот ли это самый образец восточного искусства. Он наклонился, откинул плащ и взял оружие: это был тот же прекрасный, тонкой работы кинжал с чеканной рукояткой. Он положил его себе за пояс, как воспоминание того, что когда-то это оружие было вонзено в него. Надвинув плащ на лицо убитого, он продолжал свой путь; в это время заснувший город начал просыпаться. Жильберт последовал за Дунстаном в свое жилище, размышляя о странностях судьбы. Несмотря на то, что его неприятель умер не от его руки, он все-таки был счастлив, что его оружие, посвященное кресту, не замаралось такой скверной кровью, и отец любимой им женщины умер не от его руки.
Эти размышления привели его к мысли, что Беатриса должна быть в Иерусалиме, и Курбойль, похитив ее из Антиохии, привез в Иерусалим, надеясь убить своего врага прежде, чем отплывет в Англию.
Он нашел Альрика у низкой двери их дома, где он сидел на ступенях. От свежей утренней зари его лицо казалось розовым и белым. Толстые руки Альрика небрежно лежали свесившись на его коленях, в то время как он смотрел на улицу своими глуповатыми голубыми глазами.
548
- Прекрасно сделано, Альрик,- сказал Жильберт,- уже второй раз ты мне спасаешь жизнь.