В ней не было и полутора метров — живая фигурка из фарфора, снятая с чьей-то полки. Совершенный овал хорошенького, как на картинке, личика подчеркивали великолепные черные, словно лакированные волосы, плотно прижатые к вискам. У щек покачивались золотые серьги, а головку украшала жадеитовая бабочка. Блуза цвета лаванды, сверкающая белыми камнями, прикрывала ее тело от подбородка до колен; из-под коротких брюк того же цвета выглядывали шелковые чулочки, а неестественно крохотные ступни были в сандалиях, сделанных в форме кошечек с желтыми камешками вместо глаз и султанчиками из перьев вместо усов. В этих тряпках из модного дамского журнала она казалась невероятно хрупкой и крошечной. И все же это была не статуэтка. Передо мной стояла маленькая женщина из плоти и крови, ее черные глазки глядели испуганно, а пальчики нервно теребили ткань на груди.
Она подошла ближе поспешными, неуклюжими шагами, как обыкновенно ходят китаянки, которым перевязывают ступни ног, и дважды повернула голову, чтобы взглянуть на портьеры, прикрывавшие дверь.
Я вскочил со стула, чтобы сделать шаг ей навстречу. По-английски она говорила очень плохо. Большую часть из того, что она пролепетала, я не понял, хотя мне показалось, что ее «мне-по-же», возможно, означало «вы мне поможете».
Я кивнул и поддержал ее за локти, когда она споткнулась и оперлась на меня.
Она угостила меня очередной порцией своего ужасного английского, что отнюдь не прояснило ситуации, разве что ее «не-ниц» означало «невольница», а «за-бать да» — «забрать отсюда».
— Ты хочешь, чтобы я забрал тебя отсюда? — спросил я.
Она энергично закивала головкой, которая приходилась как раз под моим подбородком, и красный цветок ее губ расцвел такой улыбкой, по сравнению с которой все улыбки, какие мне только доводилось видеть, показались бы отвратительными гримасами.
Она продолжала говорить, но я ничего не понял. Освободив свой локоть из моей ладони, она засучила рукав и обнажила руку, которую, вероятно, какой-нибудь художник полгода вырезал из слоновой кости. Я увидел пять синяков — следы от пальцев и царапины там, где ногти вонзились в тело.
Опустив рукав, она снова угостила меня несколькими фразами. Они ничего для меня не значили, но звучали приятно, как звон колокольчиков.
— Ладно, — проговорил я, вынимая револьвер. — Если хочешь идти со мной, то пойдем.
Она ухватилась обеими ручками за мой револьвер, энергичным движением опустила его стволом вниз, потом, глядя мне в лицо, в большом волнении принялась что-то объяснять и провела ладонью по шее, очевидно, желая показать, как мне перережут глотку.
Я отрицательно покачал головой и подтолкнул девушку к двери. Она упиралась, глаза ее расширились от страха. Потом она потянулась рукой к моей часовой цепочке. Я позволил ей вытащить часы из кармашка. Она ткнула кончиком указательного пальчика на двенадцать часов, а затем трижды очертила кружок. Мне показалось, что я понял ее: через тридцать шесть часов, начиная с сегодняшнего полудня, будет полночь четверга.
— Да, — сказал я.
Она бросила взгляд на дверь и потянула меня к столу, на котором стоял чайный сервиз. Окунув пальчик в холодный чай, она принялась рисовать на инкрустированной поверхности стола.
Две параллельные линии я принял за улицу. Она пересекла ее другой парой черточек. Третья пара пересекла вторую и проходила параллельно первой.
— Беверли-плейс? — спросил я.
Она удовлетворенно кивнула головой.
Там, где я представлял себе восточную сторону Беверли-плейс, она начертила квадрат — это могло означать дом. В квадрате поместилось нечто напоминавшее розу. Я наморщил лоб. Она стерла розу и на ее месте нарисовала неровную окружность, добавив в нее точек. Мне показалось, что я понял ее мысль: роза должна была изображать капусту. А это был картофель. Квадрат означал овощную лавку, которую я заметил на Беверли-плейс. Она кивнула головой.
Пальчики ее пробежали по улице и нарисовали квадрат на другой стороне, а лицо обратилось ко мне с умоляющим выражением. Ей хотелось, чтобы я понял ее.
— Дом на другой стороне улицы, напротив овощного магазина, — проговорил я, медленно цедя слова, а когда ее пальчик постучал по кармашку с часами, добавил: — Завтра в полночь.
Не знаю, что она поняла из моих слов, но так поспешно закивала головкой, что ее серьги закачались, как маятники сумасшедших часов.
Неуловимо быстрым движением она нагнулась, схватила мою правую ладонь, поцеловала ее и, покачиваясь и подпрыгивая, исчезла за бархатной портьерой.