Маврин воспользовался мгновением, незаметно опустил вторую руку и выстрелил, прямо из кармана. Это его и подвело - пуля прошла впритирку с лицом Истомина. Матвей Лукич рефлекторно ответил и попал в шею эсера. На жирной складке появилась дырочка, толчками хлынула кровь - струя разбилась о пол, брызгая на Клару. Та завизжала, отстранилась. Маврин зажал левой рукой раненое место, отчего краснота стала заливать рубашку. В его чертах Истомин видел злобу и жестокость, как однажды в гремучей змее, которую спугнул, не дав заглотить ужаленного суслика. И правая рука эсера снова шевельнулась в кармане, но теперь Матвей Лукич был начеку и выстрелил вернее. Пуля ударила в сердце Маврина - тот рухнул ничком.
Клара тоже упала, но в обморок.
Истомин смотрел на дело рук своих, борясь с омерзением и пустотой в душе. Он так надолго бросил дом, учился стрельбе в Америке, притворялся вороватым и пьющим конторщиком - и всё ради того, чтобы добраться до убийц. Власти опередили, расстреляв главных, но настал его час! И что же?
Момент казни негодяев, вожделенный, многократно пережитый в мечтах - не принёс наслаждения, как и в случае с "Федей", ворами и "Французом" - он выглядел фарсом: "Словно крупных клопов давишь, но пачкаешься их вонючей кровью и сам смердишь не лучше..."
Мститель сделал усилие, напомнил себе, что исполнял зарок, данный на могилах семьи:
- Это нелюди! Не казни я их - скольких бы сгубили они? И воздал равной мерой, смерть за смерть... Почему же мне так плохо?
Матвей Лукич обратился к зеркалу, где отражался ненадёванный костюмчик Володеньки. Став подле вешалки, тронул фотографии жены и сына. Сегодня малыш смотрел осуждающе, как бы говоря:
- Папа, на что вы потратили два года? Разве мне и маме нужны эти жертвы и ваше безбрачие? Нет бы родить братиков, чтобы они носили мои вещи, играли моими игрушками, напоминая и тем вернее храня в памяти... В погоне же за убийцами вы предали нас с мамой забвенью. Ах, отчего вы не жили будущим? Вот уйдёте, папа, сейчас в небытие, и я сгину тоже...
- Сынок, душа болела нестерпимо! Я думал, как выжгу детоубийц - мне станет легче. Кто же знал, что месть не утоляет?
Матвей Лукич не успел оправдаться, что ради памяти вчера подарил сынову матроску мальчугану с паперти - в дверь позвонили. Открыв, он удивился:
- Мустафа? Входи, что на пороге стоять!
Недолгое объяснение дворника закончилось просьбой:
- Господин жандарм велели передать, что помнят вас и понимают, но отпустить никак не могут. Убежать не получится, их тут на лестнице больше десятка, сверху и снизу. Уж вы сдайтесь, а то, если не выйдете до темноты, он грозил взять силой.
- На-ка вот, передай им саквояж. Тут все деньги. Скажи, мне подумать надо.
Закрыв за дворником, Истомин вернулся к зеркалу. Долго смотрел на фотографию сына, ожидая, что до мельчайших чёрточек знакомое лицо вот-вот расплывётся, а на него, отца, исполнившего обет, снизойдёт благодать мистического общения. Но Володенька не отзывался, словно обиделся. А душа Матвея саднила, подобно ободранному колену, локтю ли, когда нечаянно сорвёшь коросту и пуще прежнего закровит ссадина:
"Как же так, я занимался пустым делом?"
Гроза бросила в окна крупные капли, оглушила близким громом. Словно поражённым им, застыл Истомин, прозрев будущее.
- Меня ждёт каторга, - поведал он собственному отражению, - где я умру с тоски. И Оля с Володенькой - тоже... Как нелепо! - и посмотрел на вешалку, где пусто висел наряд маленького ковбоя.
Отчего-то вспомнился малец у церкви, протянувший худенькую, цыплячью ручонку за подаянием. Тоже сирота, как и он, Матвей Истомин, утративший родных. Сирота... Сирота? Сирота! Неожиданная мысль поразила мстителя своей простотой и добродетельностью:
- А почему бы и нет? С чего я решил, будто жизнь кончилась? Не иначе господь сберёг её, вопреки готовности возложить живот на алтарь мщения. И послал мне сына взамен утраченного. Да вправе ли я противиться такому дару? Нет, нет, Володенька, я не предам тебя! Мы уедем а Америку. А там и братики пойдут!
За спиной послышался жалобный вой. Клара, придя в сознание, на карачках вползла, оставляя за собой след - за время обморока кровь Маврина обильно растеклась и промочила её платье. Эсерка выглядела такой несчастной, что в душе мстителя вдруг бесследно исчез гнойник злобы и ненависти, который сдавливал душу! Матвей Лукич помог женщине подняться:
- Я тебя отпущу живой, только делай, как скажу! Поняла?
Бродская поспешно закивала. Истомин снял фото жены и сына, спрятал в карман, вынул "кольты" из сынова ковбойского пояса. Прежде, чем выключить свет, подмигнул в зеркало: