– С пятью, – сказала Иефа.
– Что?
– С пятью. И еще шаман. Ну, кобольд, о котором ты говорил.
– Иефа, ты что, ясновидящая? – в меру иронично поинтересовался Зулин.
– Нет, у меня просто со зрением все в порядке. На тракте Ааронн сказал, что их было семь и, возможно, еще кобольд. Одного убил гхолл – тут свежая могила возле кустов, а еще один был тяжело ранен – вон, видите, деревца срезаны, его явно на носилках унесли. Раз не закопали, значит, был еще жив. А раз своими ногами не шел, значит, проживет недолго. Так что их пять.
– А кобольд?
– Что – кобольд?
– Кобольда ты откуда взяла?
– Оттуда, что тут валяется такая серебряная штука на порванном шнурке, до которой, если я правильно помню, руками дотрагиваться нельзя. Мне кажется, она такая же, как тот амулет, который мы нашли в палисаднике, возле кузницы. Там были черные тряпочки, а черные тряпочки оказались обрывками одежды шамана, а шаманом был…
– Иефа!
– Нет, шаманом был кобольд.
– Иефа, я что, похож на идиота?! – Зулин почувствовал знакомое глухое раздражение.
– Ну, как тебе сказать… – задумчиво пробормотала полуэльфка.
– Я смотрю, наш бард вполне пришел в себя, – заметил Ааронн.
– Лучше бы ты по сторонам смотрел, – пробурчал Стив, – а не на барда нашего. А то что ж это выходит – Иефа нам и за барда, и за следопыта…
– Стив! – рявкнул Зулин. – Я, кажется, просил тебя помолчать! Ааронн увидел все, что ему нужно было увидеть!
– Просто он собирался нам сообщить об этом уже вечером, у костра, поражая всех невозмутимым видом и следопытской смекалкой, – тихо-тихо сказала Иефа. Ааронн коротко глянул на полуэльфку и усмехнулся. – Зулин, – добавила она значительно громче, – тебе нужен этот амулет? Или можно о нем не беспокоиться?
– Нужен-нужен, – Зулин сердито прошагал к барду и осторожно упрятал амулет в мешочек на поясе. – Нужно осмотреть поляну как следует. Может, найдем еще что-нибудь.
– Ничего мы здесь больше не найдем. – Ааронн поднялся на ноги. – К сожалению, я плохо знаком с погребальными обрядами гхоллов, поэтому придется его просто похоронить.
– Кого? – равнодушно спросил Зулин.
– Друида, – Ааронн внимательно посмотрел на Зулина. – Ты же не предлагаешь его так оставить?
– А, да, действительно, – смутился Зулин.
Костер был таким теплым, мирным и уютным, что руки сами собой тянулись потрогать огонь. Иефа тихо перебирала струны лютни и думала о том, что все в этом мире одинаково. Если сунуть руку в костер, будет ожог. Если распахнуть душу, в нее плюнут. И чем ласковей и преданней смотрит на тебя твой собеседник, тем вероятнее, что он просто нацелился на твой кошелек, на твое тело, твою свободу или твою жизнь. От этих мыслей Иефе было расслаблено и грустно, и хотелось уткнуться носом в подушку, обнять теплый собачий бок и слушать, как за окном шумит дождь. Когда-то давно у Иефы была собака. Вспоминать об этом было больно.
– Иефа! Иефа, Мораддин тебя возьми! Тебя сторожить посадили, а не на лютне тренькать!
Ну да, Стив, кому же еще. После поляны с мертвым гхоллом они шли еще три дня, и дварф все упражнялся в остроумии, называя Иефу то кисейной барышней, то нервной девицей, то еще как-то там – в конце концов, полуэльфке стало скучно огрызаться, и она просто перестала слушать. Она действительно никогда раньше не видела смерть вот так, на расстоянии вытянутой руки, нагретую августовским солнцем, деловитую, жужжащую, наглую, неприкрытую… И еще. Никогда раньше Иефа не чувствовала, как эта смерть наступила. Целых три дня хотелось завязать горло платком, потому что по нему елозила невидимая рука, а в спине и где-то под сердцем затаилось воспоминание о чужой невыносимой боли. И еще бока – тихо и преданно саднили бока, как будто по ним били когда-то давно-давно…
Пламя костра начало расползаться и принимать знакомые очертания, такие знакомые, что…
– Иефа, ты спишь? Ты не спи, а то проворонишь все на свете. Беда нам с этой нервной девицей…
Ну да, Стив. Как всегда, невероятно оригинален и непредсказуем. Дварфский искрометный юмор. Иефа отогнала дрему, подобравшуюся слишком близко, и тронула струны, чтобы хоть чем-то себя занять. Дежурства казались ей абсолютно бесполезным времяпровождением. Какой смысл вглядываться в серые ночные сумерки, если все равно ничего не увидишь. Конечно, в темноте эльфы видят, как кошки, а в ней эльфийской крови достаточно, спасибо мамочке, но что толку? Если кому-то захочется организовать неожиданное нападение, вряд ли этот кто-то будет подходить к лагерю с факелами и фанфарами. И так много, много, много мыслей в голове по ночам…
Только увидев мертвого друида на поляне, она окончательно поняла, что все это – не игрушки. Ей снились странные сны, каким-то непостижимым образом – в этом она была уверена – связанные с их дурацким походом, но рассказывать сны сопартийцам Иефа не решалась. Засмеют ведь. Ее бесило, что Зулин упрямо скрывает информацию и что приходится обо всем догадываться самой, а планар только надувает щеки и многозначительно молчит, но при этом требует делать выводы, и это так глупо, глупо…
И Ааронн тоже темнит, иногда складывается впечатление, что он просто смеется над всеми. Что ж, имеет право. Он умнее, опытнее, больше знает, просто неизмеримо больше… И все-таки в ответ на его редкие глубокомысленные замечания Иефе ужасно хотелось крикнуть что-нибудь резкое, обидное, уколоть побольнее, сбить с темноглазого эльфа спесь, показать, что она, Иефа, дочь Низаниель, Светлой Радости Леса, тоже чего-то стоит! Стоит, хоть и полукровка, хоть и не нужна никому, начиная с собственной матери. И конечно, она ничего не кричала, а язвительно кривила губы и выгибала надменно бровь, и презрительно фыркала, и насмешливо смотрела, и вот так они играли в умудренных жизнью циников, которым все ни по чем… Пока не вмешивался Стив, которого эльф раздражал просто до не возможности, и вот уж он, Стив, говорил это самое резкое, чтобы показать и доказать, и сбить спесь, и поставить на место, и Иефе становилось за него так стыдно, стыдно…
Иногда среди товарищей по походу Иефа чувствовала себя шпионом во вражеском лагере: приходилось все замечать, ко всему прислушиваться, запоминать каждый случайный взгляд, движение, секундный сбой контроля над эмоциями, редкие оговорки, и то, что было сказано самому себе, и то, что не было сказано вообще. Ощущение такое, будто ступаешь по тонкому льду и все ждешь, когда он треснет и подломится, и темная вода утащит вниз, на дно, на водоросли спать…
Несколько раз Иефа слышала, как Ааронн озабоченно пробормотал себе под нос, разглядывая одному ему видимые следы: "Но почему так явно?…" Потом Зулин сказал сам себе, разглядывая медальон: "Неужели опять метка…", потом долго совершал над вещицей какие-то сложные манипуляции и, в конце концов, взял и закопал ее у корней раскидистого дуба. На второй день после поляны с гхоллом Зулин вдруг стукнул себя по лбу и раздал сопартийцам отвратительных глиняных кошек, объяснив это так, что в случае чего кошку надо разбить, и тогда он, Зулин, будет об этом знать. Тогда тоже прозвучало слово "метка". Иефа не разбиралась в магии, но сопоставить одно и другое вполне могла. Если кошки – "метка", и медальоны тоже – "метка", значит, медальоны – во-первых, способ связи между отрядами и кем-то, кто ими управляет, и, во-вторых, способ отслеживания этих самых отрядов. И очень хотелось спросить, одинаковая ли магия на кошках и медальонах, и если одинаковая, то кто готовил кошек, и какого вида магия на метках – черная или… Хотя нет, вот об этом Иефа спрашивать бы не стала. Почему-то она и без всяких вопросов-ответов была уверена – черная.
Было еще произнесено это странное, какое-то скользкое имя – Векна. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сложить два и два. Непритязательное V в серебряном круге и скользкое имя. Но что дальше? Кто такой этот Векна, Иефа не знала, а Зулин, по своему обыкновению, загадочно молчал.
И еще Стив. Стив и его неприметный коричневый мешок с неизвестным содержимым, мешок, который он берег, как зеницу ока, и еще ни разу с начала похода в него не заглянул. Черт возьми, в этом отряде у всех какие-то тайны! Где был Ааронн перед выходом из города? Кто отделал его и Натана так, что они больше напоминали мешки с прогнившей соломой, чем эльфов? Что украли из гильдии? Почему Ааронн вздыхает и качает головой, рассматривая следы? Иногда Иефе казалось, что кто-то умело дергает их за невидимый поводок, и они послушно идут туда, куда нужно. Если она правильно поняла бормотание Ааронна, следы оставляют намеренно четкие и ясные, а это значит, значит… По спине пробежал холодок, лютня жалобно тренькнула, отзываясь на судорожное сжатие пальцев. Иефе стало страшно. Это значит, что партия с песнями и плясками, исполненная оптимизма, идет прямо на колья. Это значит, что напасть могут и через час, и через минуту, и прямо сейчас, а все спят, и какой из нее, Иефы, сторож!