— Что? — не понял государь.
— Ну стихи те, что написали.
— Вот в том-то и дело, что нет. Знаешь, Ванюша, когда я думаю про неё, так складно всё говорю ей, а как увижу...
— Словно язык отнимается, — подсказал князь Иван.
— Да, да, Ванюша, будто я немой и говорить совсем не могу.
Князь, улыбаясь, смотрел на влюблённого молодого государя.
— А ты не смейся, не смейся, — обиженно произнёс тот.
— Нет-нет, ваше величество, я и не смеюсь вовсе, просто вспоминаю.
— Вспоминаешь? — оживился государь. — Что же ты вспоминаешь? Ты что, тоже влюблён в цесаревну Елизавету? — озабоченно спросил он.
— Бог миловал, хотя цесаревна страсть как хороша, да в неё, почитай, половина всех мужчин при дворе влюблена.
Князь Иван умолк, несколько минут с улыбкой смотрел на озабоченное лицо юного государя и наконец сказал:
— Нет, я вспоминаю, как я влюбился впервой.
— Ты тоже влюблялся? — обрадованно вскричал государь, садясь рядом с другом и обнимая его.
— Конечно, влюблялся. Да лет-то мне тогда было менее, чем теперь тебе.
— Менее? — удивился государь. — А это возможно?
— Ну отчего же нельзя?
Всю ночь молодой государь и князь Иван провели в разговорах, совсем забыв про сон. Иван рассказывал Петру Алексеевичу о своих бесчисленных любовных приключениях, бывших с ним в Польше, где он долго жил в доме деда. Рассказал даже о том, как подглядывал на озере за купальщицами и как потом влюбился.
— В купальщицу? — затаив дыхание от новизны темы и любопытства, спросил государь.
— В неё, — улыбнулся князь Иван…
— Так что ж ты на ней не женился?
— Женился?! — удивился князь.
— Ну да. Раз влюбился, значит, надо было и жениться.
— Ну нет, — рассудительно возразил Иван. — Разве можно жениться на всех?
— Как на всех? — не понял государь. — Их что, разве много было?
— Кого?
— Ну тех, кого ты любил?
— А то нет! — самодовольно улыбнулся князь Иван, совсем забыв, что говорит, по существу, ещё с ребёнком.
Хотя государю осенью должно было исполниться двенадцать лет, но по своему образу жизни, воспитанию, мыслям это был совершенный ребёнок.
— Значит, можно и много, — задумчиво произнёс он.
— Конечно, можно, — уверенно повторил князь Иван, — ещё как можно-то! А иначе как же и жить тогда? Выходит, как влюбился, так и женись?
— А разве не так? — робко спросил своего наставника государь.
— Боже упаси! В этом деле нельзя торопиться.
— А как быть, ежели влюбишься?
— Вот тебя теперь женят — ведь невесту свою ты совсем не любишь?
— Ох, ежели б ты знал, как не люблю! Ванюша... — тихо и не глядя на Ивана, проговорил Пётр Алексеевич.
— Да, ваше величество.
— Ну опять ты называешь меня так, — стукнув по колену кулаком, рассердился государь, — ведь мы с тобой тут одни. Сейчас же назови меня, как прежде.
— Хорошо, Петруша, хорошо, — медленно и глухо, тоже не глядя на государя, произнёс князь Иван.
— Так-то лучше. Что я хотел тебе сказать? — вспоминая и всё ещё смущаясь, продолжал государь.
— Что же? — спросил князь.
— А ты научишь меня всему?
— Чему? — не понял князь Иван.
— Ну... ну... — никак не решался сказать государь. — Ну как ты всё это делаешь?
— Как можно любить девушек и женщин и не жениться? — откровенно глядя в глаза государя, спросил князь.
— Да, да, — обрадованно проговорил государь, благодарно улыбаясь Ивану за то, что тот отгадал его мысли и избавил от прямого разговора.
— Какие дела! — улыбнулся князь Иван. — Не сомневайся, Петруша, всему тебя обучу, что сам знаю.
После ночной беседы с князем Иваном Пётр Алексеевич направился к сестре Наталье с твёрдым намерением просить, умолять её помочь ему избавиться от женитьбы на Марии Меншиковой, одна только мысль о которой приводила его в содрогание.
Увидев расстроенного брата, упавшего перед нею на колени и молившего о помощи, и узнав причину, великая княжна Наталья Алексеевна ужасно огорчилась.
Став на колени рядом с братом, она обняла его одной рукой за плечи, другой, подняв его заплаканное лицо, стала вытирать слёзы, уговаривая и успокаивая, как маленького:
— Ну что ты, братец, так убиваешься? Не плачь, перестань.
Она поднялась с колен, помогла встать упирающемуся Петру, который, не переставая плакать, обнимал её колени, прижимаясь к ним.
— Ну полно, полно, братец, — повторяла она. — Эдак-то вы, ваше величество, мне всю юбку слезами измочите, — шутливо добавила она, обнимая поднявшегося с колен Петра Алексеевича.
Подождав, пока государь совсем успокоился, Наталья Алексеевна рассудительно тихо сказала, опустив голову:
— Это невозможно, никак невозможно тебе, государь, против воли покойной государыни идти.
— Не государыни, не государыни, — перестав плакать, горячо заговорил Пётр Алексеевич, прерывая сестру. — Это всё его воля, его, его, его! — в запальчивости повторял он, срываясь с места и быстро шагая по комнате.
— Знаю, что его, — ответила она, — его воля во всём. Не сможем мы с тобой, братец, с ним совладать, — ласково сказала она, вновь обнимая его. — У него власти много, что захочет — то и сделает.
— Нет, нет, нет! — горячо запротестовал молодой государь. — Я так не велю, не велю, не велю!
— Хорошо, хорошо, — успокаивала княжна Наталья брата, — потом, может быть, когда укрепишься ты с друзьями своими.
— Ненавижу, ненавижу, а пуще всех её!
Он хотел сказать ещё что-то, но дверь отворилась и на пороге, удивлённо оглядывая расстроенных сестру и брата, появился Александр Данилович.
Желая приучить юного государя к делам, светлейший князь Александр Данилович Меншиков часто брал его с собой то на верфь, то на канатный завод, то в литейный цех, где изготовлялись новые пушки. Нельзя сказать, чтобы эти прогулки очень нравились молодому государю. Попадая куда-либо на завод, он бывал оглушён шумом работающих механизмов, людских голосов, какой-то непонятной для него суетой, в которой он совсем не мог разобраться.
Все эти вынужденные поездки были так непохожи на прогулки верхом с любимым князем Иваном, когда, оторвавшись от свиты, они мчались по полям и лугам навстречу упругому тёплому ветру, свежим запахам травы и леса.
Но после одного неожиданного случая Александр Данилович прекратил такие полезные, как он говорил, поездки с государем, оставляя его на попечение воспитателей — Андрея Ивановича Остермана и князя Ивана.
Как-то раз утром Александр Данилович в простой рубахе и таких же штанах зашёл к государю и в ответ на его удивлённый взгляд предложил и ему одеться попроще, так как сегодня он собирается показать что-то особенное.
На другом берегу Невы вместо обычной роскошной кареты, обитой внутри бархатом и запряжённой шестёркой вороных лошадей, их ожидала небольшая двухместная коляска. Александр Данилович, взяв у возницы вожжи, сел сам на его место, усадил рядом молодого государя и направил лёгкую коляску в сторону Адмиралтейства.
Привычный шум верфи встретил приехавших. Стучали топоры, визжали пилы, перекликались громкими голосами работники, где-то в стороне слышался грохот молота по наковальне.
Меншиков и государь, оставив коляску, пошли вдоль высокого деревянного не то навеса, не то сарая, откуда доносился нестройный гул. Навес оказался местом, где на высоких подставках стоял уже почти готовый корабль.
Пётр Алексеевич, оглушённый гулом, с удивлением смотрел на рабочих, которые, ловко лавируя, сновали по корпусу судна, что-то прилаживая. Пройдя насквозь это помещение, они вышли на улицу, где возле длинного верстака пожилой, крепкого вида мужик старательно обстругивал доску, внимательно осматривая её со всех сторон.
— Ну, тёзка, — обратился к нему светлейший князь, — ещё работаешь?
— А как же, ваше сиятельство, вот дощечек настругать надобно для этого. — Он кивнул головой в сторону навеса, из которого только что вышли Меншиков и Пётр Алексеевич.