Умер светлейший князь Александр Данилович Ментиков под утро 12 ноября 1729 года, пробыв в опале ровно два года и три месяца.
Попытки объяснить падение Меншикова делались неоднократно. Его пытались обвинить и в жестоком обращении с первой женой Петра Первого, заключённой самим государем в монастырь, и в отравлении второй жены Петра — императрицы Екатерины I. Говорилось, что она «нещастливое или отравленное питье получила». Светлейшего князя обвиняли и в том, что он перевёл в амстердамский и лондонский банки «многие суммы денег», справедливо ставили ему в вину жестокую расправу с противниками его планов женитьбы Петра II на своей дочери, заслуженно обвиняли ещё его современники во властолюбии для возвеличивания своей фамилии. Авторы дореволюционных работ о Меншикове связывали охлаждение Петра II к Меншикову с двумя поступками светлейшего, ущемлявшими якобы престиж императорской власти и поэтому вызвавшими недовольство молодого государя.
Во-первых, Меншиков помешал его распоряжению подарить некоторую сумму денег сестре в день её рождения. Во второй раз Меншиков вызвал гнев государя, когда во время освящения церкви занял кресло, которое предназначалось царю.
Однако подлинные причины падения Меншикова состояли в другом. Это была типичная для XVIII века борьба за власть среди верхов феодального общества. Ни Меншиков, представлявший новую знать, выросшую на почве преобразований, ни Долгорукие, ни Голицыны — отпрыски древних аристократических фамилий — не выступали с планами общественного переустройства. Как показал опыт дворцовых переворотов в XVIII веке — а падение Меншикова как раз и открывает их, — речь всегда шла не об изменении общественного строя и политической системы, а всего лишь о смене лиц, стоявших у власти. Сменялись цари и царицы, место одних временщиков и фаворитов занимали другие, но порядки оставались прежними.
Меншикова мы вспоминаем прежде всего потому, что этот человек-самородок был героем сражений под Полтавой, Батурином; он внёс огромный вклад в укрепление России.
Часть вторая
СЕСТРА ОБЕР-КАМЕРГЕРА
Глава 1
Я довольно знала обыкновение
своего государства,
что все фавориты после
своих государей пропадают.
пустел Петербург, как только позднее осеннее тепло сменилось зимним холодом и установился санный путь. Множество экипажей, растянувшись вереницей почти на версту, тронулись от Зимнего дворца в Москву, сопровождая императора.
Его нарядный экипаж, окружённый конными гвардейцами, отъехал от дворца ранним морозным утром 9 января 1728 года. Распространившийся накануне по городу слух о том, что государь навсегда покидает ненавистный Петербург, для того чтобы навсегда обосноваться в Москве, сорвал со своих мест не только придворных, но и многих служителей, ремесленников, торговцев, ямщиков и прочий работный люд.
Всю ночь перед отъездом юный государь провёл беспокойно. Он то засыпал ненадолго, то, встревоженный какими-то неясными видениями, пробуждался. То ему казалось, что он забыл взять с собой шпагу отца в дорогих ножнах, которую ему как-то передал Меншиков, то чудилось, что «батюшка» всё ещё рядом с ним, укоризненно и пристально смотрит на него. Он вскакивал в испуге, кидался к князю Ивану, который спал рядом с его постелью, и будил его, а тот, проснувшись, не мог понять, что случилось и почему Пётр так волнуется.
— Послушай, Ванюша, — прерывающимся от волнения голосом говорил государь, — беги сейчас же к цесаревне.
— К кому? — удивлённо спрашивал князь Иван, мотая головой и ничего не понимая со сна.
— К цесаревне Елизавете.
— К цесаревне? — удивлённо повторял князь. — Сейчас, ночью, к ней? Зачем же?
— Узнай, голубчик, не надумала ли она остаться?
— Остаться? — всё более удивляясь, повторял Иван.
— Ну да, да, — торопливо подтверждал государь. — Вдруг ей вздумается здесь остаться и она не поедет со мной в Москву?
— Не может такого быть, — совсем проснувшись, уверенно отвечал князь Иван.
— А ты почему знаешь, что не останется?
— Знаю. Я вчера видал её.
— Видал? Где же?
— Я был у неё, — немного помешкав, сказал князь.
— Ты был у ней? — подозрительно переспросил Пётр.
— Был.
— Зачем же ты был у ней? — терзаемый ревностью, допытывался молодой государь.
— Не боись, ваше величество, — улыбнулся князь Иван, поняв настроение друга, — я не по своей воле там был.
— Не по своей? — обрадованно выдохнул Пётр. — А по чьей же?
— Да Андрей Иванович Остерман велел у неё побывать.
— Это зачем же? — успокоившись, спросил Пётр.
— Не знаю, только он велел мне передать ей, чтоб непременно ехала в Москву, у него к ней какой-то особый интерес.
— Так ты видал её?
— Видал, видал, — равнодушно ответил князь Иван. — Собирала свои пожитки, так что не волнуйся, Петруша, — ласково добавил он, — поедет она с тобой, здесь не останется.
Окончательно успокоившись, Пётр снова ложился, и снова его преследовали видения. Порой ему казалось, что всё это происходит не с ним. Он всё ещё не мог привыкнуть к мысли, что завтра он отправится со всем своим двором в Москву, где его ожидает самый торжественный момент в его жизни.
Там, в Москве, он будет коронован на царство. Он вновь пробуждался, садился на постели, склонив голову на руки, ощупывал её, как бы примеряя корону. Мысль о короне наполняла его детскую душу неизведанной радостью, холодком восторга отзывалось его сердце.
Поздний зимний рассвет высветил длинную вереницу экипажей, саней, лошадей, всадников, толпу людей. Кругом стоял немолчный гул от скрипа полозьев по снегу, фырканья и ржания коней, людских голосов. Взволнованный суетой Пётр поместился в одном экипаже с князем Иваном, чем сильно обидел свою сестру княжну Наталью, но ему было ни до чьих-либо обид. Всё происходящее целиком захватило его самого, не оставляя места для переживаний других.
Ему казалось, что он лишь сейчас впервые увидел и это зимнее светлеющее прозрачное небо, эту узкую розово-красную полоску зари на горизонте, из-за которого уже показался красный край восходящего солнца. Всё было таким необыкновенно новым, может быть, ещё и потому, что всё время на дворе стояла пасмурная, слякотная погода, нагонявшая на него порой беспричинную тоску. Может быть, поэтому такими неожиданно новыми казались и эта гладкая, ровная дорога, припорошённые белым снежком придорожные кусты и сказочные деревья леса, бесконечно тянувшегося по обеим сторонам дороги. Длинные ветки берёз, покрытые инеем, розовели под лучами зимнего яркого солнца, тогда как с другой стороны — там, куда не проникали солнечные лучи — всё было сумрачным и тёмным.
Пётр смотрел только на освещённую солнцем сторону дороги, где сказочные розовые деревья манили к себе неразгаданной тайной, такой же волнующей и манящей, как и то, что ждало его впереди, в Москве.
4 февраля 1728 года царский поезд торжественно въехал в Москву. У самой заставы молодой государь вышел из крытого экипажа и велел подать открытые санки, чтобы стоя приветствовать огромные толпы народа, вышедшего встречать его.
Ему подали шестёрку каурых, без единого пятнышка коней, запряжённых цугом в лёгкие санки с высокой задней спинкой, обитые изнутри медвежьей шкурой. Вместе с ним в эти санки поместился князь Иван Долгорукий, но в отличие от государя он сел сзади, привалившись спиной к стенке саней, совсем скрывшей его.
После недолгой остановки у заставы поезд во главе с государем вновь тронулся в путь.
Видя стоявшего в санях молодого государя, толпы встречающих разражались ликующими криками, которые как волны перекатывались всё дальше и дальше по мере движения саней.
Торжественную встречу государя довершал праздничный перезвон колоколов множества храмов. И всё это — немолчный колокольный звон, радостные крики толпы, весеннее солнце, высокое голубое небо, гомон встревоженных шумом ворон и галок — наполняло душу Петра восторгом, никогда ранее им не испытанным.