— Папа, когда я возила сюда мальчиков, это все равно была одна семья. Это мои мальчики, понимаешь? Я — ваша дочка, я выросла, у меня появились мальчики. Все равно — семья. А сейчас у мадам Сиси, которая вырастила маму и вынянчила меня с пеленок, вот в этом самом домике, где мы втроем проводили все лето каждый год…
— Достаточно, я понял.
— Ни черта ты не понял! Ты можешь приводить кучу женщин к себе домой, в Штатах, ты можешь приводить их хоть миллион в нашу парижскую квартиру… между прочим, мамину квартиру!., но оставь хотя бы что-нибудь в память! Не таскай сюда своих многочисленных…
— Сильвия, ты напрашиваешься на пощечину.
— Ты не имеешь права!
— Люсьена не такая, как все.
— Абсолютно такая! Ей нужны только наши деньги!
— Я еще и отшлепать могу. Как в детстве.
— Ты не имеешь права так поступать с мамой! Ты словно… словно осквернил ее память!
Отец устало отвернулся. В его голосе была обреченность:
— Сильвия, спасибо.
— Не надо обижаться на правду.
— Спасибо за откровенность. Я же сразу видел: здесь что-то не то. Тебя волнует вовсе не Людвиг.
— Почему? И Людвиг тоже. Он ко мне лезет. Он мне противен. А ты еще и смеешься, что ситуация вполне в духе Франции. Я бы могла с ним спать, и даже выйти за него замуж, если бы он был мне приятен! И мне было бы наплевать на то, как вы с Люсьеной выкручивались бы из такой ситуации. Но он мне противен!
— Все, все, успокойся. Нас слышит уже вся округа, не говоря уже о мадам Сиси. Вон ее окно, оно открыто.
— На самом деле ты боишься, что тебя услышит Люсьена и обидится.
— А ты бы не обиделась?
— Не знаю. — Сильвия с досадой вздохнула и отвернулась.
Должно быть, они, правда, своими криками разбудили старушку, потому, что в одном из окон вдруг загорелся свет. Домик мадам Сиси стоял очень близко, как раз напротив их террасы.
— Мне кажется, твоя мама… то есть… Жозефина, она сейчас посмеялась бы над тобой от души.
— Почему?
— Твоя мама была настоящая француженка. Француженка до мозга костей. Она очень легко относилась к изменам. Она сама изменяла мне постоянно, и ты это знаешь. Я ее сильно любил, поэтому прощал все на свете. А сейчас… прошло двенадцать лет. Двенадцать лет, дочка! Это очень много. И я впервые решился снова влюбиться.
— Нет, я ничего тебе не говорю, я не против Люсьены в принципе. Но я против нее именно в этом домике.
— Ты начиталась глупых сентиментальных романов?
— Папа, я уже поняла, мы никогда не договоримся. Давай лучше пойдем спать.
— Да, дочка. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
— Завтра все-таки схожу на рыбалку.
— Да, конечно. Удачи тебе.
Сильвия ушла к себе в комнату и долго сидела в кресле у окна, глядя, как звезды все ярче и ярче проступают сквозь облака. Ветер постепенно стихал и почти перестал терзать легкую занавеску, свисавшую до самого пола. В комнате отца тоже было тихо. А вот через стенку на половине Людвига и Люсьены слышались голоса и звук работающего телевизора. Мама с сыном явно что-то бурно обсуждали. Может быть — то же самое, что и мы с отцом, подумала вдруг Сильвия.
Толстые стены хорошо глушили звук, но раскрытые окна выдавали все тайны. Она не стала прислушиваться к разговору, стараясь сосредоточиться на своем. Не получалось. Люсьена раздражала ее самим фактом своего присутствия за стеной. Самим фактом своего существования.
Сильвия подошла к окну, выходящему на другую сторону, и оперлась на подоконник обеими локтями, вдыхая аромат июльских диких цветов. Старые, рассохшиеся ставни хранили запах солнца и детства. Сильвия вздохнула, подавив в горле неожиданный спазм: она любила эти места больше всего на свете! Она выросла здесь, у старушки Сиси, которая приходилась маме какой-то дальней родственницей и всегда берегла для их семьи именно этот домик, именно эту половинку, эти три комнатки.
Сама старушка испокон веку сдавала домики внаем, чем, собственно, и зарабатывала на жизнь. Всего на участке было три строения, не считая хозяйственных. В домике поменьше жила сама хозяйка частного пансионата, а остальные два делились на «номера», каждый домик — пополам.
Сейчас вокруг было тихо и пусто, сезон только начался, следующих гостей Сиси ожидала лишь через месяц. Но через месяц Сильвия, ее отец, Людвиг и Люсьена уедут отсюда. Кто в Нью-Йорк, кто в Париж…
Сильвия вздохнула. Ей не хотелось никуда уезжать. Хотелось, как в детстве, просидеть тут все каникулы, а в конце августа вернуться в город, чтобы готовиться к школе. И не возвращаться в Нью-Йорк. Она вообще не любила Нью-Йорк.
Внизу плескалось море. Оно успокоилось вместе с ветром и теперь тихо перекатывало волны, разворачивая их на песке, словно ладони. Может, сбегать искупаться? Нет, вода еще не прогрелась — всю неделю стояли холода…