— Где-нибудь в лесу. Боюсь, не увязла бы в болоте. Тяжелая она у меня, да и время-то у нее подходит к отелу. Пойдем на розыски, дочка!
— Пойдем! — живо отозвалась Настенька.
— Обуйся и оденься потеплее.
Мария Петровна набросила на плечи ватник, покрыла голову старенькой шалью, взяла со стола ломоть хлеба и завернула в фартук.
Добежали мать с дочкой до молодой сечи, где пасся колхозный скот. Пастух, высокий парень с медной трубой, повешенной на ремне через плечо, тоже пошел с ними на розыски, оставив со стадом подпаска.
— Мария Петровна, не сердитесь на меня, уж я как следил…
Доярка молчала, плотно сжав тонкие губы. Чувствуя за собой вину, пастух подыскивал оправдания:
— Пеструля как ни на есть, а хитрая коровенка…
— Не коровенка, а корова.
— Я знаю, что она по удою-то хороша, да вот телится под осень.
И правда, была уже осень. Вереницей тянулись серые облака, на небе кое-где образовывались разводья, в них иногда показывалось солнце. Оно золотило лес, озимые поля и, не успевая подсушить на молодой отаве росу, снова пряталось в облаках.
Пастух остановился и, поразмыслив, сказал, виновато поглядывая на доярку:
— Вы, Мария Петровна, с дочкой идите обочиной леса, а я обогну болото да спущусь в низину. Кричите мне, как что увидите…
— Ладно, — ответила за мать Настенька.
За пастухом погнался его большой рыже-бурый пес. У собаки на ошейнике зазвенел колокольчик. Колокольчик подвешен был для того, чтобы на собаку не напали волки.
Лес в тех местах тучный, глухой: сосна и ель в обхват да лозовая береза, бугристая, в комле. По лесу обрывистые овраги да пересохшие болотины, заросшие острой, как ножи, осокой.
— Пеструля, Пеструля! — звала Мария Петровна, прислушиваясь и зорко поглядывая по сторонам.
Настенька шла неподалеку от матери и тоже звала. Под ногами хрустели и неожиданно стреляли сухие сучья и валежник. Ноги заплетались в густом папоротнике или вязли в пышном мхе. Настенька подумала: «Наверно, здесь водятся волки». И как только подумала об этом, сердце ее сжалось от страха.
Они пересекли гладко выкошенную и уже заросшую травой ложбину и опять углубились в лес. Пастух ушел далеко, чуть была слышна его труба: ду-ду-ду… Верхушки сосен и елей сомкнулись, и когда солнце появлялось, то проникало сюда слабо-слабо. По земле сновали беспокойные тени.
— Мама, страшно-то как! — сказала Настенька.
— А ты об этом не думай и бояться не будешь.
— Само думается…
Мария Петровна пожалела, что взяла девочку с собой. Да и дом остался без надзора. Лучше бы позвать кого с фермы. Впопыхах-то не смекнула.
Перешли они в молодую рощицу. И здесь высились те же сосны и ели, шумливые березы и осины. На облыселом шиповнике рдели поздние ягоды.
Девочка устала. Ноги расцарапала в кровь. Только она не хотела говорить об этом матери.
— Пеструля! Пеструля! — кричали они уже в один голос.
У Марии Петровны сбилась шаль с головы на, плечи, выцветшие волосы перепутались. Беспокойное сердце ее ныло от досады все на того же пастуха, который и сам теперь мучается, невесть где пропадая.
— Ты посиди, дочка, отдохни, а я обойду вот эту рощицу и приду опять сюда.
Настя села на низко срезанный пенек, с краю небольшой прогалины. Только мать отошла, вдруг девочка услышала в молодом ольшанике, у самого подлеса, какой-то шум. С опаской поглядела в ту сторону, а потом подумала: «А что, если это Пеструля?» Стала к тому месту осторожно красться. И вдруг как закричит на весь лес:
— Мама, мама! Вот она, Пеструля-то! Здесь!..
На помятой траве, у ног коровы, девочка увидела телят и закричала еще громче:
— Пеструля здесь отелилась! Двоих принесла! Где ты? Беги скорее!
А Мария Петровна была уже рядом.
— Батюшки мои, двойня! — сказала она, и у нее сразу пропала всякая обида на этого чернявого, немного бесшабашного парня — пастуха. Одно волнение улеглось — появилось другое, но не такое уж тягостное. Как-нибудь доберутся они до дому.
Большая черная корова, с белыми пятнами на боках и на спине, с загнутыми кверху рогами, старательно облизывала новорожденных. Обрадовавшись знакомому голосу, она тихо промычала, как бы извиняясь перед хозяйкой за то, что отстала от стада.
Мария Петровна ласково потрепала корову по гладкой шее и отдала ей взятый для себя хлеб.
— Что же теперь делать-то? — советовалась она с дочкой. — От телят ее не уведешь. Да и оставить их нельзя.
Она во весь голос кликнула пастуха. И Настя кликнула. Но пастух их не услышал. Должно быть, ушел далеко: последний раз он трубил за Утиными болотами.