Во-вторых, пришла пора показать дракона во всём великолепии. И друзьям показать и врагам. Пусть посмотрят и впечатлятся. Чтобы свои узнали, какая сила стоит на их стороне, а чужие чтобы воочию увидели, с кем им придётся столкнуться и кому противостоять в случае войны. Потому что одно дело — слышать, что есть, мол, у тайгарей некий большой дракон, и совсем другое — увидеть, как это огромное бронированное чудовище пикирует на тебя с высоты, а ты ничего не можешь ему сделать.
Ну, а в-третьих, если уж быть совсем-совсем честным перед собой, то Стёпке просто хотелось оттянуть хотя бы ненадолго тот тягостный и неотвратимый миг, когда придётся что-то окончательно решать и что-то важное и неизбежное говорить и делать. Когда уже нельзя будет дать задний ход и просто уйти… И чёртов гузгай, я ведь даже не знаю, что ты задумал, и чувство такое, словно вот-вот начнётся годовая контрольная, а я к ней совершенно не готов!
— Смакла, — попросил он, — давай вокруг замка облетим. Только повыше и не слишком быстро, ладно.
Гоблин кивнул и похлопал дракона по шее. Юный дракончий и Дрэга уже давно научились понимать друг друга без слов.
И они поднялись вверх и полетели наравне с зубчатыми стенами, и отсюда, с драконьей спины, замок виделся таким, каким был на самом деле, не выше и не ниже, потому что заклинание укрупнения обманывало только тех, кто стоял на земле. Но всё равно он был красив суровой мужественной красотой воинской твердыни, возведённой в правильном месте правильными людьми. Мелькали навесные бойницы, узкие стрельницы, контрфорсы (знать бы ещё, что это такое), выступающие башенки и чуть более светлые камни на месте недавних ремонтных работ.
Они смотрели на замок, и замок в свою очередь смотрел на них. Смотрели стражники-вурдалаки на всех четырёх башнях; смотрели дозорные, набранные из неразъехавшихся по домам студиозусов, выставленные на всякий случай на стены, называемые здесь пряслами; смотрели также отец-заклинатель, чародей Серафиан и маг-секретарь Феридорий. Отсюда с последнего уровня Восходной башни им был хорошо виден дракон с мальчишками на спине. Когда он плавно проплыл в нескольких метрах от распахнутого настежь окна, отец-заклинатель покосился на озабоченно вздохнувшего Серафиана:
— Что?
— Боюсь, как бы они ещё чего не учудили, — бормотнул тот, провожая взглядом дракона. — С золотом-то вон как вышло…
— Разве плохо?
— Нежданно, — ещё раз вздохнул Серафиан. — Не готовы мы были. Ладно ещё, что демоны нам такие разумные попались. Ну и Купыря вовремя подсказал.
Диофан усмехнулся:
— Да уж, кто бы мог помыслить, что всё этак вот повернётся. Я полагаю, что ничего непоправимого НАШИ, — он нарочно выделил это слово, — демоны не совершат. До сей поры всё ими содеянное токмо на пользу пошло. Особливо, — он посмотрел на секретаря и хмыкнул, — с избавлением Миряны.
Феридорий, прекрасно понявший намёк, досадливо потёр щёку:
— Ну сколько можно? Ничего же не было! Два раза всего и поцеловали. И одна из них, кстати сказать, твоя, уважаемый Диофан, родная внучка! Вырастил ядовитую ехидну на мою голову!
— Может, оженим тебя по второму разу, а? — предложил Серафиан.
— Тьфу на вас обоих!
И маги невесело рассмеялись.
— Всё, — сказал отец-заклинатель. — Повеселились и довольно. Давайте работать дальше. Что там у нас с усольским воеводой? Чем, говорите, его весичи поманили?
Дракон тем временем обогнул Сторожевую башню, и внизу уже заблистала Лишаиха.
Стёпка жадно впитывал распахнувшуюся даль. Всё запомнить, ничего не забыть, оставить в сердце и душе навсегда. В груди слегка щемило. Не хотелось верить, что грандиозное приключение подходит к концу, что ничего этого больше не увидишь, что уже не вернёшься и никогда не взлетишь вот так, легко и непринуждённо, ни у кого не отпрашиваясь, просто по своему желанию, просто потому, что захотелось…
Он уже привык к этому миру, привык к свободе и самостоятельности, к удивительным проявлениям пусть даже и не всегда заметной магии, привык к друзьям. К тому, что у них с Ванькой здесь есть великая цель и немалая ответственность. К тому, что на них здесь надеются и рассчитывают… Он уже начал считать этот мир своим… Ну, или почти своим… И если дверь в этот мир для демонов-исполнителей закроется навсегда… Если останутся только воспоминания, если никому потом не расскажешь и не поделишься, потому что всё равно никто не поверит, то на месте вырванного с мясом изрядного куска души будет болеть потом всю жизнь, и нужно будет как-то с этим мириться и как-то с этим существовать. И уже заранее тоска гложет сердце, и кажется, что всё — ничего хорошего больше не будет никогда и нигде…