— Даю слово, — тут же без промедления согласился Хамсай. — Даю нерушимое гномье слово. Доволен? Отворяй клеть!
— Не выпускай его, Стёпыч, — сказал Ванька. — Он же обманывает. Смотри, как у него глаза бегают. Ему на своё нерушимое слово плюнуть и растереть.
— Да, — согласился Стёпка. — Что-то слишком легко ты согласился, Хамсай. Как-то не верится в твоё слово. Мы, демоны, враньё даже сквозь стены видим. Ты вот что… Ты нам именем прадеда своего поклянись… Или, может, лучше Чертогом Источника?
Хамсай переменился в лице и с такой силой сжал прутья клетки, что не будь они зачарованы, выломал бы их с корнем.
— Ты откель о Чертоге проведал, демон? — хрипло спросил он. — Какой штрезняк тебе это… эту… такое выболтал?
— Ага, — сказал Стёпка. — Понятно. Тебе тоже в Чертоге побывать хочется. И не мотай головой — я знаю, что гномы давно утеряли заветное слово Яргизая, — он приблизил лицо к клетке и сказал негромко, глядя прямо в маленькие гномьи глазки. — А я это слово нашёл. И передал его усть-лишайским предводителям Бурзаю, Чучую и Чубыку. И теперь гномы опять могут попасть в Чертог Источника. И Зебур про это знает. Я с ним в тайге встретился. А ты так и будешь сидеть в этой клетке и зубами от злости скрипеть.
— Брешешь, демон, — замотал головой Хамсай. — Ой, брешешь.
— «Укрепясь меж двух Стерегущих растолкуй пятиглазому суть двуязыкого а праворукому суть вечнолевого», — процитировал Стёпка с выражением.
Хамсай был убит. Даже не убит, а раздавлен и размазан в тонкий блин. Он стоял в клетке, маленький, уже довольно пожилой гном, разом потерявший весь свой гонор и задор, и смотрел на Стёпку с каким-то почти мистическим ужасом.
— Эта… — начал было он, но голос у него сорвался и ему пришлось прокашляться. — Вот, значить, какое дело. Именем прадеда своего Опсая клянусь тебе, демон, что ни делом, ни словом более не буду помогать Оркланду. И пущай подавятся оркимаги своим грязным золотом! — почти выкрикнул он чуть ли не с радостью. — Оно у них всё одно медью попорчено! Пущай подавятся!
Стёпка оглянулся на Ваньку.
— Ну и как эти гномоловки открываются?
— Ты что, ему веришь? — удивился Ванька.
— Теперь верю. Может, Большой Гномий Отговор попробовать?
Хамсай дёрнулся, понятно было, что он поражён до такой степени, что и слов найти не может. Затем помотал головой:
— Отговор здеся не поможет. Он ить двери да запоры открывает, а в этой клети ни того, ни другого нету. Купыря, раздави его глубинный червь, своё дело знает. Эвон какую ловушку спроворил на мою погибель.
— А зачем ты залез-то в неё опять? — поинтересовался безжалостный Ванька. — С одного раза не дошло?
— Не твоего ума дело, — огрызнулся Хамсай. — Залез, значить, надобность была. Кое-кто недавно тоже кое-куда залез, а посля выбраться без подмоги не мог. Напомнить, кто энто был?
— Не надо, — буркнул моментально стушевавшийся Ванька. — Что-то слишком много ты знаешь… Стёпыч, давай его лучше в клетке оставим, честное демонское, все нам только спасибо скажут, если этот гад здесь от голода сдохнет.
— Ну вот ещё! — возмутился Стёпка. — Мы хоть и демоны, но не изверги же какие — человека голодом морить. А ты, Хамсай, не бойся, сейчас я что-нибудь придумаю. Если мой нож твою клетку не возьмёт, отнесём её Купыре. Он-то ведь знает, как она открывается.
Но пробовать клетку на прочность не пришлось. Стоило Стёпке положить на железное навершие клетки ладонь, как конструкция с негромким щелчком разделилась на две половинки, выпуская узника на свободу.
Хамсай перешагнул через порожек, стянул с головы разноухий малахай, степенно поклонился Степану. В его невеликой фигурке появилась вдруг какая-то важность и значительность.
— Сказать тебе слово полностью? — спросил Стёпка.
Хамсай помотал седой головой.
— Боюсь, запамятую. А усть-лишайские никогда с замковыми вражду не держали. Коли известно им заветное слово, они у себя его не утаят.
— Ну и славно, — сказал Стёпка, поднимаясь с колен. — Слушай, я что спросить хотел… Мне вот интересно, а для чего тебе и вообще всем гномам золото? Что вы с ним делаете?
Ванька тут же надулся, заподозрив в Стёпкином вопросе намёк на кое-чей неуёмный интерес к поиску сокровищ. Хамсай же просто остолбенел.
— Как энто «что делаем»? — наконец выдавил он. — Как энто «для чаво»?