В мёрзлой земле. А больше сказать и нечего.
Делаем вид, что праздность вдруг волей случая
Стала всевышним благом, и все стремятся к ней.
Лесть – тоже благо. Мнений других – не слушаем.
Люди как вид – вымерли. Нет людей.
Всё повторяется снова и по накатанной,
Будут кривить душой, улыбаясь – скалиться.
Редкие случаи нежности – как заплаты на
Рванной душе земли. А она ломается.
Гнётся под болью времени, загибается.
Ценность людской жизни сошла на нет.
И только пока ты рядом, мне дышится и прощается,
Мой, небесами посланный, человек.
Клавиши, брют и стол
Вот престол, на престоле царь, у царя – бардак. В бардачке – бордель, бредятина, тёплый брют. И посмотришь – ну вроде царь, а такой дурак – грязный, с спутанной волоснёй – оттого и бьют.
Говорят ему: «Отче, сколько в запасе лет? Ты б сошёл с престола, побирался бы за углом». И он просто молчит и слушает этот бред, а давно уже мог послать всех, да просто влом.
Он молчит, а после – в руки берёт бутыль, забирается в дом, камнем разбив окно. Стоят в комнате клавиши, на клавишах этих – пыль. Алкоголя глоток – касается ноты до.
Вот отходов горы – это его престол. Что-то можно продать и выручить на билет. Есть машина старая, клавиши, брют и стол. Он король и бродяг, и нищих с десяток лет.
Он уехал давно б, да только никто не ждёт. Вот и ходит грязный, с немытою головой. Вот престол, на престоле царь, и ещё на год остаётся здесь – сгорбленный и больной.
У него есть клавиши, денег чуть-чуть, билет.
Только дома родного как не было, так и нет.
Repeat
Час, когда умерла вселенная, я поставила на repeat. Моё сердце – сплошные вены, и так больно, что не болит.
Мне купол неба казался ласковым, а ты – целованным тишиной. Любовь моя представлялась сказкою, а ты был больше, чем просто мой.
Ты обнимал со спины, и что-то во мне рассветами тихо плавилось. Во мне звучали стихи и ноты, а ты нашёптывал нежный вальс.
Мурашки жили своими судьбами, ластились к сильным твоим рукам. Не понимая, зачем же люди нам, я привыкала к твоим словам.
Я стала мягкой, твоей, податливой. Я разучилась держать осанку. Я жизнь свою измеряла датами с тобою вместе. Мне было сладко.
Ты мне подарком – ключи от дома. От сердца мне не отдал ключи. Я билась в двери так бестолково. Я застывала в душевной коме. ты умолял меня: «замолчи» …
Когда ты думал, что я заснула, включал нетбук и писал о ней. А я была не пустышкой – дурой. Обычной копией. Не твоей.
Ты не меня целовал в ключицы, и со спины обнимал не ты, а взрослый мальчик, кому не спится, лелеял умершие мечты. Усталый парень, кому за тридцать, искал любимую в нелюбимых. Какого черта ты мне случился?
Её повадки, характер, имя…
Татушка витая на лопатке, совместных фото пустой альбом. Мне было больно и было гадко, но это было уже потом.
Мне купол неба свинцом на плечи давил звенящею тишиной.
Я повторяю, что ты не мой, не веря в то, что хоть что-то лечит.
Но мне когда-нибудь станет легче, и я вернуться смогу домой.
Смертельный недуг
А я совсем не умею верить.
Мечтать умею, а верить нет.
Я не стою под твоею дверью,
Не оставляю случайный след,
Я не целую твоих ключиц и
Я не пишу тебе каждый день.
Всё, что могло, то уже случилось.
Не будет больше у нас. Поверь.
В моих глазницах дрожат рассветы,
А в сердце – маленькие ножи.
Ты их метал, говоря при этом:
«Попробуй с ними хоть день прожить».
А я смогла, и не день, а много,
Безумно много ночей и дней.
Была я девочкой недотрогой,
Не обнимала ничьих плечей…
А бог смеялся, глядя на строки,
Где я молилась за твой покой.
Читал мне отповедь на ночь строго,
Вновь повторяя, что ты не мой.
Кольцо на пальце, босые ноги,
Её запястья, твои глаза…
Я в них была лишь одной из многих,
Соринкой там, где она слеза.
Твои ресницы дрожат устало,
Ты молча сбрасываешь звонок.
На жизнь я целую опоздала,
Ведь ты со мной точно так же мог
Смеяться и разбивать посуду,
Стелить постель, наплевав на всех,
Орать в три ночи, что рядом будешь,
Дарить горчащий медовый смех.
Во мне – глаза да того же цвета,
Фигура, рост и пьянящий запах.
В твои объятья – она одета,
А я у боли заснула в лапах.
Мой не/любимый уже не лечит.