Появилось много рассказов писателей, побывавших в разных странах. Как это интересно! Хорошо, если б и Сане когда-нибудь удалось совершить путешествие.
Строить, летать, путешествовать! И это не просто мечта, это все может быть, если он, Саня Рябинин, возьмется за ум.
Какая глупость! Связался с лентяем, позером, дрянью и вообразил, что нашел интересного друга. Довольно, хватит! Игорю он больше не друг! Надо учиться, надоело бездельничать.
Но кому рассказать об Игоре, о сувенирах, об истории с машинами? Как сбросить с себя этот тяжелый груз?
Глава XII
Сергей Владимирович
Татьяна Михайловна тихо постучала в дверь. Но в кабинете директора шел оживленный разговор собравшихся учителей, и ее стука никто не слышал. Тогда она приоткрыла дверь и заглянула. Тимофей Николаевич увидел ее:
— Входите, пожалуйста, и садитесь.
Она села на стул у стены, тут же, около двери.
За длинным узким столом, покрытым зеленым сукном, сидели учителя. Заседание педсовета еще не началось, ждали опоздавших, и каждый занимался чем хотел.
Сергей Владимирович, по близорукости низко наклонившись над столом, заполнял классный журнал. Обычно Татьяна Михайловна видела его днем, в перемены. Он казался ей крепким и молодым. А сейчас, в конце рабочего дня, у него усталое лицо с глубокими морщинами, и невольно подумалось: вероятно, ему уже около пятидесяти лет.
Учительница математики Пелагея Антоновна, которая в седьмом классе была классным руководителем у Сани, разговаривала с учительницей истории. Пелагея Антоновна сияла своей улыбкой, серебристой сединой, белоснежной блузкой, чистой, голубого цвета вязаной кофтой и голубыми ласковыми глазами. Когда бы Татьяна Михайловна ни видела Пелагею Антоновну — утром, вечером, в праздничный день или в будни, — она всегда была вот такой же свежей и сияющей. А ведь ей далеко за пятьдесят.
Учительница истории, с красивым именем Альбина — Альбина Александровна, сидела скучная, вялая и усталая, съежившись, закутанная в грубый серый платок, как будто ее знобило. Работать Альбине Александровне трудно — ребята совсем ее не слушаются, на уроках шумят.
Учитель географии Илья Львович, красивый, стройный, как всегда, с палкой-указкой, равнодушно слушает Клавдию Ивановну, которая что-то тихо шепчет ему на ухо. Татьяне Михайловне показалось, что Клавдия Ивановна вербует себе союзников против нее.
Директор, Тимофей Николаевич, сидя за своим письменным столом, разговаривал с завучем — Надеждой Алексеевной. Старый математик Петр Андреевич, опершись на свою палку, дремал и был похож на дедушку Крылова.
За короткий срок подошли опоздавшие, последней — учительница химии, как видно, из магазина, с хозяйственной сумкой, которую она смущенно засунула под стул.
— Ну что ж, начнем наше заседание, — сказал Тимофей Николаевич, постучав карандашом по столу. — Сегодня мы поговорим об итогах первой четверти, о том, как повысить успеваемость во второй четверти. Есть, как говорится, и персональный вопрос о двух «персонах» — Дичкове и Рябинине. Мать Рябинина здесь, а у Дичкова мать больна, отец не живет в Москве. Сами «герои», вероятно, дожидаются в коридоре. Начнем с этого вопроса. Предоставим слово классному руководителю девятого «Б» — Клавдии Ивановне.
— Я, собственно, не знаю, что говорить, — пожимая плечами и неохотно поднимаясь со стула, проговорила Клавдия Ивановна. — Вероятно, уже все знают об этой неприятной истории.
— Нет уж, простите! — заявил Тимофей Николаевич. — Почему все знают! Может, знают, да не так. Вы доложите педсовету!
— Ну ладно. В первой четверти ученики Рябинин и Дичков пропустили много занятий. Как теперь выяснилось, оба они оказались здоровыми и занятия, попросту говоря, прогуливали: бродили по улицам, ходили в кино… ну, и не знаю, чем они еще занимались. Поскольку оба они не учились, то, естественно, у них много двоек. Но дневники они мне не всегда давали, и родители были не в курсе дел своих сыновей. Обман, обман и обман! Всех, и меня и родителей, ввели в заблуждение. А еще я вот что хотела сказать. Когда мне дали этот класс, Надежда Алексеевна уверяла, что мальчики хорошие, дисциплинированные. На самом деле это не так. Они не признают никакого авторитета, плохо ведут себя на уроках. Многие учителя жалуются.
При этих словах Альбина Александровна согласно замотала головой. Иван Кузьмич поддержал:
— Да, класс действительно недисциплинированный. Все на него жалуются.
Клавдия Ивановна, довольная поддержкой, продолжала:
— Что касается Рябинина и Дичкова, то это типичная плесень, о которой пишут в газетах. Учиться они не хотят, и я не понимаю, почему бы их не устроить в ремесленное училище. Такие приносят вред всей школе, развращают других. Мать Рябинина пытается всю вину свалить на школу. Но сама она мало внимания уделяет детям.
Татьяна Михайловна даже вздрогнула и откинулась на спинку стула, как будто ее хлестнули по лицу. Она мало внимания уделяет детям? Один раз за всю жизнь поехала лечиться. Ведь ей только сорок лет, а у нее суставы семидесятилетней старухи, так скрутил ревматизм. Она всю жизнь отдала детям, своим и чужим, и вдруг такой оскорбительный упрек! Почему все молчат?
И действительно, после выступления Клавдии Ивановны наступила пауза. Почему-то молчал, опустив голову, Тимофей Николаевич. Молчали и другие. Это длилось целую минуту.
— Скажите, — обратился наконец директор к Клавдии Ивановне, — вы требовали у Дичкова и Рябинина медицинские справки, когда они пропускали занятия?
— Я ведь вам, Тимофей Николаевич, об этом уже говорила.
— А сейчас скажите педагогическому совету.
— Хорошо. Однажды я спросила у Дичкова справку. Он сказал, что в начале года он представил справку о сердечном заболевании с правом пропуска занятий.
Сергей Владимирович вскинул глаза на Клавдию Ивановну:
— Вы поверили? И не узнали у школьного врача?
— Поверила. Нельзя же не верить людям!
— Ну, а Рябинина спрашивали?
— Я не помню. Кажется, и у Рябинина спрашивала.
— А почему вы не требовали их дневников? — спросила Пелагея Антоновна.
— Я требовала, но они не давали. Ну, а потом я забыла. Ведь у меня немало дел.
— Скажите, Клавдия Ивановна, вы были дома у Рябинина и Дичкова? — спросил директор.
Клавдия Ивановна вдруг обиделась:
— Я не понимаю, это что — допрос? Кого здесь разбирают — меня или Дичкова с Рябининым? Я не нянечка, чтоб ходить за ними по пятам да умолять — дайте табеля да, пожалуйста, учитесь. Сколько можно! Почему вы не спрашиваете с матери? — Она кивнула головой в сторону Татьяны Михайловны. — И потом, если уж на то пошло, какой будет у классного руководителя авторитет, если вы при родителях снимаете с него допрос, как с обвиняемого…
Клавдия Ивановна вдруг заплакала и села, закрыв лицо. Тимофей Николаевич нахмурился.
— Вы, Клавдия Ивановна, не волнуйтесь и не горячитесь. И плакать здесь не пристало. Вы педагог, а не капризная маменькина дочка. Мы решаем судьбы людей и должны хорошо во всем разобраться. Вот вы сказали здесь, почему, мол, не отдать провинившихся в ремесленное. Видите, как вы легко умеете расправляться! Но, во-первых, ремесленное училище — это не исправительный дом, а хорошая школа рабочей молодежи; во-вторых, вы, как видно, совсем не знаете ни Рябинина, ни Дичкова, а так смело беретесь решать их судьбу. А что мать Рябинина здесь — тоже ничего. Она сама педагог, да и вообще, почему нам вести закрытые педсоветы? Итак, я прошу вас ответить: были вы дома у Дичкова и Рябинина?
— Нет.
Тимофей Николаевич обратился к Татьяне Михайловне:
— Вы хотите что-нибудь сказать?
Она встала, бледная, взволнованная. У нее дрожали руки, в горле пересохло.
— Я, конечно, виновата, что уехала в санаторий. Но теперь бесполезно казнить себя. Надо как-то поправить беду. Но я не знаю, как поправить. Хоть я сама и педагог, но чувствую, что потеряла… ну, способность, что ли, или возможность влиять на сына. Он со мной не считается. Я очень прошу всех вас — помогите, не дайте упасть человеку. И не плесень он! Будет хорошим человеком, я в это верю. Надо поддержать его сейчас. Прошу еще раз, помогите, я ведь одна…