В первый же день она назвала Розу-Марию, или Розетту, другим именем. Так не пойдет, сказала она в трамвае, у нас с ребенком не может быть одинаковых имен, так всегда будет неясно, о ком из нас идет речь. Как насчет Глории? У них не было возражений, или они просто не осмелились возразить. Глория ходила в детский сад, потому что тетя считала, что она должна выучить немецкий, и Эрминия тоже учила немецкий, в школе Берлица на Грабене, и вела хозяйство Розмари в небольшой квартирке на Ангерерштрассе, которую старый Секвенс оставил своей дочери.
Однажды Эрминия забрала дочь из детского сада раньше обычного. Знаешь, к нам в гости пришел твой дедушка, отец твоего отца. Дед — высокий, как Карл, и неразговорчивый, как Розмари, — принес девочке целый кулек конфет, круглых, разноцветных конфет военного времени, обсыпанных сахарной пудрой. На следующее воскресенье он пригласил их на обед в свой маленький садовый домик под Веной, у подножия горы Бизамберг. Секвенс уже давно был женат на своей первой любви, Катарине; его первая жена, мать Карла, умерла в 1929 году. Жаль, что ее уже нет, сказала однажды Эрминии соседка, фрау Шемица. Я, конечно, извиняюсь, но только она была совсем другой, чем ее муж и дочь. Она, как и положено, баловала бы вас от души!
После ухода деда Глория стала клянчить:
— Мамочка, мне так хочется конфетку!
— Не сейчас.
— Пожалуйста, ну пожалуйста!
— Хорошо. Но только половинку.
Эрминия взяла конфету, разломила ее пополам… и застыла в ужасе: внутри была патефонная игла. Она взяла вторую конфету, разломила — опять игла. И в третьей тоже.
— C’est pas possible[11], — прошептала она. — Твой дедушка, он что, хочет убить нас?
Дрожащими руками она затолкала разломленные конфеты назад в кулек, отодвинула его в сторону и прижала Глорию к груди.
— Вместо того чтобы помочь нам, они хотят нас извести.
Она тяжело дышала.
— Иди, — сказала она потом Глории, — поди поиграй.
Возможно, патефонные иголки в конфетах были глупой шуткой и попали туда не по злому умыслу, а по недосмотру или были просто выходкой какого-то шалопая, который не имел в виду никого конкретно, уж тем более Эрминию и ее дочь, но, к сожалению, они стали последним звеном в цепи оскорблений в действиях Розмари и проявления высокомерия и подозрительности со стороны остальных родственников. Им казалось опасным быть связанными кровными узами с семьей, в которой муж сидел в концлагере, а жена была иностранкой. Кроме того, Эрминия и в Вене отказывалась при объявлении воздушной тревоги спускаться в бомбоубежище. Соседи говорили ее золовке, вы знаете, это уже слишком, и Розмари приняла решение: Эрминия с Глорией должны уехать куда-нибудь в сельскую местность, где нет бомбежек. Она поддерживала связи с влиятельными людьми, да и сама была членом нацистской партии, о чем впоследствии стало известно ее племяннице (шляпный салон был в свое время экспроприирован у еврея и передан ей в собственность как арийке), так что в скором времени Розмари точно знала: 6 июля их эвакуируют. В Баварию, в Верхний Пфальц.